Грегори Макдональд - Ещё Флетч?

Жози Флетчер жила в мире, где вымышленные персонажи обретали реальность, а настоящие люди забывались, расплываясь в туманной дымке. Герои ее романов редко завтракали, обедали и ужинали в один день, не знали, что такое ссадина на локте, «фонарь» под глазом или сломанные пальцы. Они никогда не ходили в магазины, чтобы купить брюки взамен порванных.

В детстве и юности самостоятельности Флетчу хватало с лихвой. Иной раз он мог бы и поступиться немалой ее частью.

И тем не менее в день свадьбы он сидел в номере мотеля со своей матерью, ел сандвич и выслушивал ее удивленные восклицания, вызванные тем, что письмо отца разожгло его любопытство. Никогда ранее она ничего не говорила ему об отце.

Так что интересовали его и сам отец, и их с матерью, отношения. Причем не только в данный момент, но всю сознательную жизнь.

– Почему?

– Что, почему?

– Почему ты никогда не рассказывала мне об отце, о вашей совместной жизни?

– Причиной тому страх и чувство справедливости.

– Страх?

– И твое мужское начало, сынок, с которым я никак не могла свыкнуться. Матери все знают. Ты рвал брюки на заборах с тех пор, как тебе исполнилось девять лет.

Флетч покраснел.

– Мужчины не рождаются девственницами, знаешь ли.

– Ты не родился, это точно.

– Мужчине нечего отдать, кроме своей энергии, – рассмеялся Флетч.

– О, Господи.

– Что же поделаешь, если энергия бьет из меня ключом.

– Вот, значит, как теперь это называется.

– Могу я съесть твою картошку?

– Конечно. Энергию надо подпитывать.

– Я съел пиццу в три часа утра. То ли поужинал, то ли позавтракал.

– Что бы я ни писала в последних главах, не все загадки имеют решения. Как матери объяснить сыну, что она не понимает мужа, отца? Что она попала в непонятную для нее ситуацию?

– Может, начать с первой главы?

– И мне хотелось, чтобы все было по справедливости. Я могла выложить тебе все, что думаю о твоем отце, мое замешательство, боль, изумление, но его-то рядом не было, он не мог высказаться в свою защиту, изложить свою точку зрения на происшедшее. Знаешь, я любила его.

– Ты могла бы сказать, что он бросил тебя, а не умер.

– Я этого не знала, клянусь тебе, – Жози побледнела. – И сегодня ты показал мне всего лишь чистый лист бумаги...

Флетч наблюдал, как пальцы матери разминают остаток сандвича.

– Ты знаешь, что нам пришлось объявить твоего отца умершим по прошествии семи лет с его исчезновения. Иначе я бы никогда не вышла замуж за Чарлза.

– Я его помню.

– Он пробыл с нами недолго, не так ли? Как и Тед.

– Ты оставила себе фамилию Флетчер.

– Я и печаталась под этой фамилией, ее носишь и ты. Ни Чарлз, ни Тед, ни... Никто из них не шел ни в какое сравнение с твоим отцом, – она вытерла глаза бумажным полотенцем. – Именно немыслимость твоего отца я и любила. Если этот чистый листок что-то да значит, если он действительно куда-то уехал, я с радостью уехала бы вместе с ним.

– Но ты говоришь, что не понимала его.

– Да кто может кого понять? Эти идиоты постоянно спрашивают меня, почему я пишу детективы. Возможно, потому, что не могу разгадать загадку собственной жизни. Вот и выдумываю запутанные ситуации и предлагаю для них выдуманные же решения. Как говорится, сублимация в чистом виде.

– Писатели обладают неконтролируемым стремлением контролировать стремление. Где-то я это прочел. И запомнил, стараясь понять тебя.

– Удачи тебе.

Флетч коротко глянул на остатки ее сандвича.

– Глава первая, – напомнил Флетч. – А я пока подумаю, куда нам лететь. В Денвер, штат Колорадо, или в Найроби, Кения?

– Не знаю, что тебе и посоветовать.

– Глава первая, – повторил Флетч.

– Глава первая, – кивнула Жози. – Школа. Штат Монтана. Я была красоткой, отличницей.

– Эту книгу я читал. Несколько раз. А он был местной знаменитостью. Президентом класса, капитаном футбольной команды.

– Совсем и нет. Его едва не вышибли из школы.

– Извини. Значит, не та книжка.

– Он гонял на мотоцикле с форсированным двигателем по грязному двору ранчо своих родителей. Парень, кстати, был умный. Однажды на уроке английской литературы дал блестящий анализ сонету Шекспира. Учитель поставил ему А с двумя плюсами и прилюдно похвалил Уолтера. Уолтер же чуть не лопнул от смеха. Потом рассказал всем, что «шекспировский» сонет написал сам, а затем, соответственно, и проанализировал его. Учителю эта выходка Уолтера едва не стоила работы.

– Ага, – кивнул Флетч. – Значит, папаша писал под Шекспира.

– Когда его за это выгнали...

– Выгнали за это?

– Отстранили от занятий. В то время целью обучения являлось повиновение, а не свободомыслие. Неужели все так изменилось? Короче, Уолтер без разрешения взял самолет на соседнем ранчо...

– Он умел летать еще в школе?

– Никто об этом не подозревал. Первым делом он несколько раз облетел здание школы. Аккурат, когда шли занятия. А потом перешел к бомбометанию. Сбросил на школу книгу, называвшуюся «Избранные пьесы Шекспира». Добился стопроцентного попадания. Разбил световой люк над лестничным колодцем. Книга и стекла пролетели все три этажа, до самого низа.

– И у тебя никогда не возникало желания рассказать мне об этом человеке?

– Неуправляемый тип. Ты вот упомянул футбол. Как-то в субботу во время игры он выехал на поле, стоя на сиденье мотоцикла. Перехватил пас, сел, и с ревом проехал через ворота, зажав мяч под мышкой.

– А в тюрьме ему доводилось сидеть?

– Доводилось. Такой красивый, такой... – Жози пожала плечами, – ...энергичный. С задатками общего любимца, но на самом деле все его ненавидели. Потому что он насмехался над нашими «святыми коровами». Над школой, оставив учителя в дураках со своим «шекспировским» сонетом. Над футболом, сказав: «Если единственная цель – вынести мяч с поля через ворота, лучше сделать это на мотоцикле». Он приходил на школьные танцы выпивши и танцевал столь активно, что остальные расходились по домам.

– Танцевал с тобой?

– К моему неудовольствию, да.

– Как могла такая примерная девочка, как ты, якшаться с хулиганом?

– Может, я чуть-чуть понимала его. А потом, между двумя особами, сильными женским и мужским началом, всегда возникает какая-то связь. Наверное, это особый вид энергии. Ты со мной согласен?

– Ты говоришь о сексуальном влечении?

– Его не изгнали из общества. Когда пошли такие разговоры и настоящие пьяницы и бандиты начали открыто говорить, что он – один из них, Уолтер надел костюм и галстук, пошел в местную «малину» – жуткий, грязный кабак в восьми милях от города – и затеял ссору, о которой, я думаю, говорят по сей день. Он высмеял всех.

– Сколько ему тогда было лет?

– Поверишь ли, пятнадцать.

– Как ты могла ничего мне о нем не рассказывать?