Дарья Истомина - Леди-босс

Одно я знала твердо: оборачиваться назад и ковыряться в болячках, каждый раз заново переживая то, что случилось со мной и с теми, кто был мне дорог, я не имею права. Да и не хочу.

Наверное, именно поэтому я так круто рубанула по нашей загородной жизни. Конечно, это было похоже на бегство, но там мне было слишком больно и гнусно. Там всего было слишком и все напоминало о Сим-Симе. Скрепя сердце я объявила полный расчет почти всей обслуге, сдобрив горечь расставания конвертиками с выходным пособием. Чичерюкин нынче отключал там все свои электронно-сторожевые штучки, снимал всю охрану, кроме двух сменных сторожей из местных мужиков. Садовник с семьей тоже должны были съехать. Я не знала, как поступить с верным Цоем, покуда он сам не отпросился на волю и не уехал куда-то в Азию, к своим корейским родичам. Из живого на территории должны были остаться только собаки и все четыре лошади, при которых удержался и конюх Зыбин: коников Сим-Сим обожал, и представить себе, что их будет обихаживать кто-то из посторонних, я просто не могла.

Все эти дни, уже в Москве, я училась говорить «нет!». В основном Элге, которая взяла на себя все заботы по обустройству нового гнезда для залетной птички.

Я лишь на полчаса вступила в московскую квартиру Туманских, в престижном партийно-коммерческом доме на Сивцевом Вражке, с консьержами, охраной и близким подземным гаражом.

Дело было не в том, что дом был нафарширован престарелыми деятелями и в нем было что-то мо-гильно-мавзолейное, напоминающее филиал Новодевичьего кладбища. В конце концов, Туманские занимали почти целый этаж и жили автономно, как в персональной подводной лодке. И даже не в том, что эти пятикомнатные хоромы были обустроены согласно вкусам Нины Викентьевны: здесь тоже было много холодно-лилового, синего и серого, совершенно ледяная снежно-белая мебель, которую не могли утеплить даже цветные пятна картин с путаницей линий и углов, нечто абстрактное а-ля Кандинский. Элга мне объяснила, что две из них не копии, а подлинники, и показала даже небольшой этюдик в рамочке, каковой, оказывается, сработал сам мэтр сюра, Сальвадор Дали. Этюдик изображал волосатую гусеницу с человеческим лицом, которая пожирала сочное яблоко.

Картины можно было бы убрать, мебеля поменять, но сути дела это бы не изменило. Здесь даже стены помнили Сим-Сима. Здесь он спал, ел, пил и трахал свою Викентьевну. И старый купальный халат в их ванной все еще хранил в карманах крошки его пахучего трубочного табака, и где-то там, в глубине зеркал, невидимо маячило его лицо.

Я четко поняла, что моего дома тут не будет. И впервые задумалась над тем, что бездомность как бы заложена, запрограммирована в моей судьбе.

Единственный дом, который я могла называть своим, был дом деда, потерянный навсегда. Все остальное было только крышей. Временным пристанищем. Начиная с комнатухи, которую я снимала у одной пенсионерки в Марьиной Роще, когда училась в «Торезе», жилого монастырского корпуса-казармы на восемьдесят двойных коек в зоне и кончая строением на территории. Даже Гашина уютная и большая изба в Плетенихе, куда меня заносило и где я всегда могла бы найти приют, была не моим, а ее домом.

Эту затянувшуюся волынку надо было кончать.

Я и покончила с ней.

С помощью Элги.

За деньги нынче в Москве можно заполучить все мыслимое. За большие деньги — и немыслимое. К тому же в хозяйство Туманских, оказывается, частично входила и небольшая риэлторская фирма. В общем, четвертая из хат, которые мне предложили эти вежливые пираньи, чуявшие запах денег, как эти самые рыбочки-людоедочки — запах крови, меня устроила. Дом на проспекте Мира был не новый, из сталинских наркоматовских восьмиэтажек, с облицованным гранитом цоколем, кирпичными стенами бастионной толщины, эркерами, просторными окнами и всем прочим. От прежнего строения тут оставались лишь стены. Все старые потроха были выкинуты, внутренние стены частично снесены, квартиры увеличены, поставлены бесшумные скоростные лифты, в общем, сюда крепко вложились западные немцы. Все на очень приличном евроуровне. И даже более того, потому что почти четырехметровые потолки даже для Европы — немного слишком.

Мне приглянулась трехкомнатка, выходившая окнами не на проспект, а во двор со старыми липами и сиренью. Куда мне больше? С Гришуней и нянькой Аришей?

Самое смешное, но больше всего меня пленили бывшие чуланы и кладовочки, переоборудованные в стенные шкафы и шкафчики. Я, как мышь, обнюхала все норки и закоулки, высоко оценив достоинства и главной норы. Штор на окнах, естественно еще не было, солнце шпарило здорово, и уже от этого в квартире становилось весело. В двадцатиметровой кухне стояла только электроплита, ванную тоже нужно было оборудовать по своему вкусу, но все уже было выбрано по каталогам и заказано.

А пока Гришка, вопя, раскатывал по пустым комнатам на трехколеске и время от времени бил что-нибудь стеклянное из коробок с новой посудой. Детская для него с Аришкой была почти обставлена. Я пока демократично дрыхла на раскладушке.

Дом еще не стал моим. Это было что-то вроде нового платья, которое еще не обмялось и не сел по фигуре. Но я знала, что он станет таким, как хочу. Пока он пахнул остро и будоражаще — паркетным лаком, краской и древесными опилками.

Девица Арина орала на меня: я совершенно непедагогично завалила пацаненка игрушками. Начиная от плюшевого льва величиной с телка и кончая целым автопарком из машин. А я просто виновато виляла хвостом, потому что совсем забыла о мальчишке и о том, что он — это тоже мое, что, хоть и выносила его Ирка, для него я была, есть и должна остаться мамой Лизой.

Это полное вранье, что маленькие дети всерьез ничего не чувствуют. Каким-то инстинктом, как бы ты ни лебезила перед ними, они безошибочно распознают истинное твое к ним отношение, улавливают даже для других незаметный оттенок неприязни или отчужденности, что заставляет их замыкаться и страдать.

Первое, что сделал Гришка, когда вновь оказался рядом со мной, среди ночи пришлепал босиком в кухню, влез ко мне на раскладушку, приткнулся своим теплым и крепким тельцем под бочок и сказал:

— Ты на меня больше не сердишься? Я буду хороший…

Тюкнул меня прямо в маковку.

Но и новый дом, и Гришка — все это сугубо личное, с чем я сама как-нибудь разберусь.

А вот что касается епархии Туманских…

Еще с полгода назад Сим-Сим заставил меня зубрить псалмы из бизнес-евангелия от Карнеги. В мою черепушку пытались натолкать многие знания бесчисленные консультанты и референты, которым он платил. Кое до чего я доходила и своим умом. Просто потому, что мне это было интересно, а в основном из-за того, что он так хотел. У него наверняка был какой-то собственный «проект», касающийся Л. Басаргиной. Но смысла его до конца я так и не постигла. Впрочем, если бы он захотел, чтобы я освоила пожарное дело или научилась сигать с парашютом, я бы полезла в огонь или спрыгнула с вышки, не задумываясь.