Алексей Биргер - Игра с джокером (Богомол - 3)

- Сколько? - спрашиваю.

- Три тысячи в месяц вас устроят? По-моему, неплохие деньги за то, что ничего не делаешь, только иногда свою подпись ставишь. Ну, это будет как директорская зарплата идти. Вы ведь генеральным директором числиться будете.

Я задумался.

- Не совсем понимаю, - говорю. - Вам людям зарплату нечем платить, а вы мне такие деньжищи предлагаете...

- Так ведь дело того стоит! - загорячился он. - Ведь если нам удастся таким образом налоги снизить, то мы не только зарплату задерживать не будем, но ещё и всем работникам ставки поднимем, а глядишь, и завод модернизируем! Вы нам очень поможете, а за помощь надо платить, и эти деньги - лишь очень маленький процент от той суммы, которую вы нам сохранить поможете!.. В конце концов, - добавляет он, - ведь звания ветерана и инвалида вами всей жизнью заработаны, и нет ничего стыдного, если вы за них деньги получать будете! Если не от государства, то хотя бы от завода, которому вы нужны!

С этим я мысленно согласился. Вроде бы, правильно мыслит мужик. В самом деле, почему мне нельзя пользоваться тем, на что я право имею?

- Хорошо, - говорю. - Я подумаю. Когда ответ нужно дать?

- Да чем раньше, тем лучше! - говорит он. - Я понимаю, что не сегодня. Ведь день сегодня такой... Вы извините, что о делах заговорил. И не хотел их касаться, а само вырвалось, потому что все время об этом думаю!

- Ничего, - говорю я. - Я понимаю. Когда голова болит, как с народом рассчитаться, то поневоле о больном заговоришь.

- Вот-вот! - поддакивает он. - Рад, что вы это понимаете!

Ну, покалякали мы ещё немного о том, о сем, потом он заторопился мол, дела зовут - и проводил я его. Бутылку мы где-то на две трети опорожнили, ещё около ста пятидесяти грамм осталось. Сел я перед телевизором, глазею в экран, допиваю остаток.

Пил я, честно вам скажу, только для того, чтобы вырубиться после кошмарного дня и ничего не чувствовать, провалиться в сон, и до утра в сознание не приходить. Много ли, думаю, мне, старику, надо? Ведь выйдет в общей сложности на мою долю порядка трехсот грамм, я и забыл, когда пил такими дозами. Уже несколько лет не позволял себе больше, чем остограммиться, хотя когда-то крепок был насчет спиртного и ведрами мог глушить. Но старость не радость, сами понимаете. Еще когда мы с директором завода сидели, я почувствовал, что у меня глаза слипаться начинают.

Но добавка совсем иное действие произвела - будто встряхнула меня всего, схватив за шкирку. Вся сонливость улетучилась, сна ни в одном глазу, и только слышу в тишине, как собственное сердце стучит, и вроде как, того, порыкивает, словно внутри меня моторчик установили, и через сердце в этот моторчик горючее качают, и, понимаю я, пока это горючее во мне не выгорит, не будет мне ни отдыха ни покоя. Такой завод пошел, будто меня в кресле приподнимает и хочется стартовать с такой скоростью, чтобы ракетой дверь прошибить, и на улицу вылететь, и что-нибудь делать.

Это, конечно, нервное было. Знакомо мне такое состояние, не раз доводилось переживать, и в сложных обстоятельствах в мирное время и... ну да, на тех войнах, которых, вроде, и не было никогда, поэтому и я о них говорить не буду. Только спрошу вас, откуда у меня все эти боевые награды, а? Правильно, за не бывавшие никогда события, про которые только сейчас говорить начали. А когда опасность рядом, то, знаете, все чувства обостряются, и стоит выпить, как по тебе нервная дрожь проходит, словно по чуткой охотничьей собаке, и ты запах этой опасности так ясно улавливаешь, что можешь точно сказать, с какой она стороны и на каком расстоянии... Васильич мне говорил, что с ним то же самое происходит, да и многие другие подтверждали. Без этого инстинкта человек, считай, заранее не жилец, особенно когда война не такая, чтобы окопы против окопов, а и с гор подкрасться может, и с чердака дома, мимо которого проходишь, выстрелить... Ну, да ладно. Это я к тому, чтобы вы поняли, что за чувство мной овладело.

Встал я, начал по комнате расхаживать. Потом и в комнате мне стало тесно, нахлобучил я шапку, пальто надел, вышел на улицу. И ноги меня сами к рынку понесли. Прошу заметить, что я и не собирался в ту ночь никого убивать. Да, пистолет у меня был с собой, но я бы в любом случае его не оставил. Это вы понять должны, что такое для такого человека как я получить в руки оружие после многих лет. Да оно само к руке прикипает, и оторваться от него труднее, чем от женщины, вот что я вам скажу. Я собирался разведку местности произвести. То, что я этим кожаным гадам не спущу, это мне заранее ясно было - я не сомневался, что на квартиру Васильича налет совершили те, кто его утром на рынке "в последний раз" предупреждал - но мне надо было как следует всю обстановку изучить, где какое прикрытие и где какие расстояния, потому что все надо было сделать предельно чисто, не засыпавшись. С такой точки стрелять, чтобы я, при моей хромоте, десять раз успел уйти и затеряться, пока смятение будет утихать. А то, что этих гадов надо на рынке подстерегать, и ежику было понятно. Их логов я не знал, а на рынке они каждый день ошиваться должны, если они дань с рынка собирают и следят, чтобы все было по-ихнему.

В общем, выхожу я на площадь перед рынком, там, где автобусная станция междугородних автобусов, и где чуть ли не единственные в городе круглосуточные киоски работают, по бокам от главных ворот рынка, которые, гляжу, заперты, естественно, и на рынке все пусто и темно. А в киосках свет горит, и музыка грохочет, и всякая молодежь возле них толпится "тусуется", как сейчас говорят. Чуть поодаль, где навес автостанции и дежурный домик с билетной кассой и кафе для водителей, народ стоит, боязливо на эту молодежь поглядывая: ночного автобуса ждет.

Кто-то из владельцев киосков динамики на полную мощь врубил, и музыка так наяривает, что уши закладывает. И женский голос орет с надрывом: "Тейк ми ап, тейк ми даун, тейк ми ол эраунд ве таун" - без конца эти слова повторяет, да ещё и крутят эту песню снова и снова, так что даже я запомнил, при незнании языка... Впрочем, я всегда был способен к языкам. Вон, и тогда, в молодости, я по венгерски начал калякать, едва месяц в Венгрии проведя - а ведь говорят, что венгерский язык один из самых сложных. Да и азиатские всякие языки... Впрочем, это неважно. Суть в том, что взял я бутылочку пива в киоске и стою, попиваю её под этот голос нехороший голос, со шлюховатой такой хрипотцой. Блядский голос, напрямую говоря. И вообще, поганая картинка всей этой площади, с души воротит.

Ну, стою я, на меня никто особенного внимания не обращает. Мало, что ли, таких потертых и потрепанных стариков, как я, с которыми приступы памяти случаются - из тех приступов, что иначе, чем водкой, с пивком переложенной, не вылечишь?

Прикидываю, значит: тут площадь, там переулочек, там стоянка машин... Эти типы, небось, на машине разъезжают, и на стоянке её ставят, когда на рынок заходят. Есть неровности и укрытия, словом, за которые можно уцепиться. Ну, и разговоры слушаю. Естественно, молодежь в своих разговорах сегодняшних событий не обходит.