Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6)

Но, как видно, последней уликою

Та улыбка для смерти была.

Он не вышел ни утром, ни к вечеру,

Коридорный слетал за врачом,

Коридорная жалкую свечечку

Над счастливым зажгла палачом...

- Да, - сказал старик своим собутыльникам. - Да... Велели бы - и море пообломали бы... Хотя я-то позже работал. А люди... Нигде не увидишь их вот так, как на ладони. Все проявляется. Одни идут, на все им наплевать. Как был офицер, о нем ещё в газетах писали, будто о продавшемся шпионе. Ну, известная личность, много наших секретов этим западным шкурам толканул. Даже побрился чисто, гад, прежде, чем коридорчиком пройти. А другой был, здоровенный бандюга, две семьи вырезал, так он рыдал и в истерике бился. Еле-еле три дюжих охранника его уломали. Нет, когда человек себе цену знает, это другое дело. С таким у тебя вроде как контакт устанавливается, такой контакт, которого у него, небось, ни с кем не было, ни с матерью, ни с отцом, ни с детьми, ни, там, с полюбовницами...

И старик опять замолк, вспоминая другие выпивки. По полному стакану после чисто выполненной работы, чтобы душа расслабилась и чтобы мгновение ледяного холода в горле сменилась медленно разгорающимся огнем в желудке: приличествует дню смерти такого сочетание льда и пламени и словно о вечности говорит: мерещится, что мостик в вечность, по которому душа проходит, он точно вот такой, чуть в сторону от центральной оси отклонишься, и либо когтистая лапа огня хватанет тебя из-за перил похлеще тигриной, либо такая же когтистая лапа мороза, и на том твоя вечность и кончится...

Но тогда старик пил с людьми, которые его понимали. А эти - нет, не понимают. И толковать с ними не о чем. И старик прервал разговор, и, отнекиваясь от новых приглашений, замолчал, на все оставшиеся годы, но сказанного оказалось достаточным, чтобы толки и слухи, будто крепчайший цементный раствор, ещё больше нарастили и отделили стену, отделяющую его от остального мира.

Так что никто из местных пожаловать на похороны не мог. И телеграммы некому было слать: сын старика и его невестка, родители его внучки, погибли в катастрофе, когда девочка была совсем маленькой. Больше родных не имелось, а все местные жители, как было сказано, шарахались от старика, зная, какой жуткой профессии он посвятил всю жизнь. Даже с соседями по лестничной клетке отношения не сложились. Узнав о смерти палача, они облегченно перевели дух, хотя никогда и не видели от старика ничего дурного. И, все равно, встретив его, инстинктивно старались заслонить от него детей, и запрещали этим детям играть с внучкой - будто они могли подхватить от неё какую-то жуткую душевную заразу. Так и на девочку легло проклятие профессии деда, она росла в полном одиночестве, ни подруг, ни просто знакомых. Таких изгоев зачастую травят одноклассники. Ее травить побаивались (а вдруг её дед способен отомстить за внучку каким-нибудь жутким образом?), но подчеркнуто игнорировали. Прав был дед: даже в нынешние времена беспредела и наемных убийц слова "внучка палача" заставили бы отшатнуться всякого, так что девушке с трудом предстояло приспосабливаться к новой для неё жизни.. И первой задачей она положила себе обменяться в другой город, где её никто не знает и где она начнет новую жизнь. Если она хорошо продаст дом в деревне - тот дом, который старик заклинал её продать - то вот, на всякий случай, и доплата при обмене, которая может очень пригодиться. А не пригодится - будут деньги на первое время, на обустройство на новом месте.

Буквально на следующий день после похорон внучка дала в местные газеты объявление о продаже дома в деревне.

А дня через три ей позвонила покупательница - женщина с приятным, мелодичным голосом, сразу внушающим доверие.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Она давно убедилась, что, уходя от погони, лучше всего забраться в какую-нибудь глушь, в Богом забытое место, где никто не вздумает тебя искать. А что погоня на этот раз должна за ней развернуться нешуточная, она не сомневалась. Немало заказных убийств было на её профессиональном счету, и немало миллионов на банковских счетах, но никогда ей не доводилось выполнять такого заказа, как тот, который она с таким блеском довела до конца три недели назад. Выполняя такой заказ, поневоле где-то засветишься. И, что самое главное, после таких заказов сами заказчики предпочитают избавиться от исполнителей, даже если эти исполнители уникальные, неповторимые, лучшие в своем роде. Сами условия заказа, сама личность заказанного открывают исполнителю слишком многое. Открывают такие тайны прошлого, которых лучше не знать - ведь ради того, чтобы эти тайны никогда не вышли наружу, заказчики и идут на устранение опасного человека.

И в тот момент, когда она нажимала курок снайперской винтовки, и когда на площади Старого Рынка в Познани (той, которую многие библиофилы Европы знают как "площадь букинистов") наступила развязка очередной драмы с её участием, она уже знала, что её судьба решена. Но она не даром была лучшей в своем ремесле. Ей надо было два месяца, чтобы ликвидировать опасность, угрожающую ей самой. По её расчетам, эти два месяца у неё были.

Она опять поглядела в окно. Как давно не доводилось ей странствовать в электричках! И, вообще, как давно она не видела ту Россию, которая хоть на километр отстоит от окраин нескольких городов - Москвы, в первую очередь где ей и выпадала вся работа. И народ едет совсем не похожий на тот, какой она привыкла видеть. Какие-то пенсионеры, везущие с собой рассаду в сумках на колесиках - или в больших картонных коробках, поставленных на колесики молодежь, обсуждающая местные танцульки, романы и возможность заработка, жена, транспортирующая домой вдрызг пьяного мужа и огрызающаяся матом в ответ на его мат, три совсем молоденькие девчонки, читающие журналы "Лиза" и "Кул", парочка офицеров... Она, по неистребимой уже привычке, исподтишка пригляделась к каждому лицу, хотя возможность того, что её кто-то "ведет", составляла одну тысячную процента. Она так все обставила, что не могли её выследить, не могли!.. Тем более, что и у неё имелись союзники, которые любых гончих сумеют сбить со следа. Чем, надо полагать, они сейчас и занимались. Но даже самым надежным из этих союзников (она и в мыслях избегала говорить "самым верным", на полную и абсолютную верность, на верность до конца, никто не способен в этом мире, полагала она, и можно говорить лишь о большей или меньшей степени надежности) она не открыла направления своего движения, не говоря уж о точке назначения. Для всех её след затеряется в Смоленске, где она сошла с поезда Москва-Париж, чтобы потом, после нескольких "петель", оказаться в этой электричке, идущей на Углич. От Углича ей предстояло тащиться на рейсовом автобусе.