Алексей Биргер - Похоронное танго (Богомол - 6)

Одета она была соответственно характеру поездки и ничем не выделялась. Джинсы, легкий пуловер, бесформенный, болотно зеленого цвета, кроссовки, волосы собраны в пучок и укрыты косынкой, чтобы их потрясающее золото не так бросалось в глаза. Можно было бы, конечно, покрасить их или надеть парик, но она посчитала это излишним. Там, куда она ехала, она рассчитывала провести больше месяца, а ведь за месяц, хоть место и малолюдное, кто-нибудь вполне может заметить, что она носит парик или подкрашивает волосы. И подивится, зачем женщине с такими роскошными собственными волосами менять их цвет. И прокатятся толки-пересуды... которые, конечно, не выйдут за пределы двух-трех окрестных деревень, но, кто знает, не довезет ли эти слухи какой-нибудь дачник до одного из ближайших городов, Углича или Мышкина, а там... Достаточно тонюсенькой ниточки, протянувшейся к ней, чтобы по этой ниточке до неё добрались. В общем, женщина с красивыми волосами - даже примечательно красивыми - привлекает меньше внимания, чем женщина, скрывающая цвет своих волос.

Нельзя было скидывать со счетов и того, что само место, в котором находился её дом, было чем-то вроде "старо-новорусского поселка": несколько участков, считавшихся раньше престижными и принадлежавшие "уважаемым" людям районного масштаба (хотя, не только районного: два дома принадлежали людям "из области", а один - замминистра какого-то не слишком весомого министерства РСФСР), теперь частично обветшали, с закатом карьеры их владельцев и по другим обстоятельствам, но зато стали возникать рядом добротные коттеджи местных "крутых", потому что место считалось экологически чистым, рыбалка была там отменная, да и охота на славу. Когда она осматривала дом перед заключением сделки - почти год назад - два коттеджа были достроены и заселены, ещё один строился, а под ещё один как раз расчищали место, снеся старую, ещё сороковых годов постройки, дачу. Общаться с этими "крутыми" она не собиралась, и местное население им вряд ли что насплетничает: обычно такие люди привозят свои бригады рабочих, не нанимая шабашить местных мужиков, которые хоть и возьмут в десять и двадцать раз дешевле, но запить могут в любой момент и в евроремонте ничего не смыслят, делают все дубово, по-деревенски - как убеждены, во всяком случае, эти "братки" и "бизнесмены". Но не стоило привлекать их внимание чем-то необычным, чтобы по их беспроволочному телеграфу весть о "Златовласке с прибабахами" залетела невесть куда.

А вообще, за всеми этими логическими выкладками пряталась её элементарная женская гордость - гордость за свои роскошные волосы, такая нелогичная и такая понятная.

В Угличе она решила сделать небольшую паузу. Сняла номер в местной гостинице, по паспорту на имя Железновой Татьяны Ивановны. Обычно, при всех маскировках, она стремилась сохранить за собой собственное имя - Людмила и в этом был двойной смысл. Во-первых, она как бы сохраняла самую важную часть себя, и, во-вторых, исключалась вероятность случайного промаха: скажем, обернуться, если кто-то сзади окликнет "Людмила!" другую женщину.. Она знала, что при всей её безупречной подготовке, при всем умении носить любые маски, подобные промахи все-таки возможны: человеку по природе свойственно иногда ошибаться. Но тут был другой случай: в первую очередь, если как-то возьмут её след, начнут искать всех недавно прибывших или проезжавших Людмил, зная особенность её почерка...

Номер гостиницы, хоть и малость обшарпанный, её устроил. И ванная в порядке, и белье безупречно чистое, и даже телевизор есть. Оставив в номере саквояж с наплечным ремнем - свой единственный багаж - она отправилась осматривать местные достопримечательности: соборы, монастыри, палаты бояр Романовых, храм, воздвигнутый на месте смерти царевича Димитрия: "храм на крови" убиенного младенца... От храма она прошла к самому берегу Волги, к пристани, где причаливают туристские теплоходы и где старый прогулочный пароход стоит на вечном приколе, превращенный в круглосуточный ресторан. В этом ресторане она поела, и кухня ей, в общем, понравилась. Там же она позволила себе первую сигарету за долгое время. Она не хотела менять для дополнительной маскировки сорт своих сигарет, а курить в электричке или на автобусной станции дорогущие (запредельно дорогие, по понятиям жителей Смоленщины и Ярославщины) "Давидофф Лайт" - это оставить такую яркую память о себе, что и месяц спустя люди вспомнят, если их спросить: да, ехала вот именно такая красотка в таком-то направлении...

Она сидела, курила, потягивала очень неплохой кофе и прикидывала, как ей быть дальше. Нет, больше, чем на сутки, она задерживаться не будет. Суток вполне достаточно, чтобы оглядеться и окончательно понять, угрожает ей что-нибудь или нет.

После обеда она ещё немного прогулялась по городу, завернула в книжный магазин, выбрала себе пару детективчиков: чтиво на вечер. Добравшись до номера, она заперла дверь, вытянулась на диване, открыла первую из книжек и незаметно для себя задремала, и продремала часа два, краем сознания чутко прислушиваясь и ловя любые посторонние звуки. Что-то ей грезилось в этой легкой дреме, но что именно, она потом припомнить не могла. Кажется, что-то, связанное с кладбищем, с похоронами - с тем особенно острым и сладким чувством причастности к жизни, которое приходит порой, когда во сне заново переживаешь давние смерти, смерти близких и любимых, и кажется, будто они случились только что, и будто весной их хоронят, или в июне, и ты знаешь, что это не просто календарная весна, а весна твоей жизни... Весна или начало расцвета, когда ты сама - будто только-только расцветающий шиповник. И так щемяще-сладко осознавать, что у тебя ещё все впереди, такая ностальгия приходит по не прожитым, распахнутым перед тобой бесконечной далью, годам. И где-то там, во сне, она встретилась со своим собственным ангелом смерти, и не боялась его, потому что она тоже была ангелом смерти, и они могли разговаривать на равных. Он указывал ей на кровь, которая заалела у неё на руках и вообще проступала повсюду, а она почему-то не боялась его обвинений. Его собственный, золотом на солнце сверкающий меч, тоже был в крови. Но даже это сверкание благородной стали, превращающее её в закаленный до упругости бритвы тонкий солнечный луч, не шло ни в какое сравнение со сверканием её собственных золотых волос.

- Хорошо, - сказала она, возвращаясь в явь, находясь на самой границе сна и яви. - Хорошо, я сделаю это...

И сама удивилась, пробудившись, что за "это" имелось в виду. Похоже, во сне ей было дано какое-то поручение, важное поручение - которого она теперь никогда не вспомнит. А если вспомнит, то посмеется над его нелепостью, потому что наяву все "важные вещи" и "откровения", произносимые в сновидениях, выглядят абсолютно никчемными.