Ингрид Нолль - Мертвый петух

Дома мое любопытство усилилось. Я задумала провести маленький эксперимент — начинить ядом шоколадные конфеты. Уж я-то найду, кого ими угостить — хотя бы Вивиан.

Я заставила себя еще раз выйти из дома и наведаться в маленький магазинчик за углом. Так… Стиральный порошок, хлеб с отрубями, плавленый сыр и немного овощей пригодятся в любом случае. Однако помимо всего этого я купила еще и коробку трюфелей с апельсиновым ликером.

На кухне я выдавила таблетку из серебряной фольги. Посмотрим, получится ли вообще запихнуть эту штучку в трюфель целиком? Осторожно провертев в конфете дырочку, я, к своему удивлению, не обнаружила там жидкости: ликер был смешан с нежной, мягкой шоколадной массой. Мне удалось сделать в трюфеле небольшое углубление, засунуть туда таблетку и вновь заделать отверстие. Теперь конфета выглядела немного деформированной, как будто полежала на солнце.

Нужно было рискнуть и испытать результат на себе, засунув в рот это сомнительное лакомство. На всякий случай я еще раз перечитала инструкцию. Если пациенты с больным сердцем должны глотать такое три раза в день, то мне оно точно не повредит. Итак, главное — смелее! Я взяла конфету в рот. Нет, так не пойдет! Язык сразу же почувствовал инородное тело. Пришлось выплюнуть коричневую от шоколада таблетку: она оказалась слишком большой.

Я взяла ее, обтерла шоколад полотенцем и начала растирать в порошок. При помощи ножа удалось лишь раскрошить таблетку, а вот молоток дал отличные результаты. Просверлив вторую конфету, я наполнила ее порошком. Проблем с этим не возникло, но трюфель опять изменил форму. На вкус же он оказался таким мерзким, что я с отвращением выплюнула его в раковину. Фу, гадость какая! Такое сможет проглотить разве что человек, у которого полностью атрофировались вкусовые рецепторы! К тому же ему нужно будет съесть по меньшей мере штук двенадцать таких конфет, одну за другой, и только после этого он окочурится.

«Нет, — сказала я себе, — яды — не мой конек. Предположим, я потрачу огромное количество сил и времени на то, чтобы изготовить коробочку таких трюфелей, и анонимно пошлю их Вивиан или Фальтерманну. И что же? Вивиан съест одну штучку и выбросит остальные в мусорное ведро. А Фальтерманн — тот вообще к конфетам не притронется (у любителей пива несколько иные пристрастия) и еще, чего доброго, подарит коробку жене или новой подружке. Так не годится!» Разозлившись, я поступилась своими железными принципами и уничтожила остаток конфет, после чего положила яд на место, к остальным вещам госпожи Ремер.

Через несколько дней я навестила госпожу Ремер. Для Дискау у меня с собой была вкусная колбаска, а для его хозяйки — переписанная кассета с песнями Брамса. Госпожа Ремер обняла меня впервые за все время нашего знакомства, которое никогда не переходило за рамки умеренно-дружеских отношений.

— Госпожа Хирте, вы — единственная из всей конторы, кого мне будет не хватать. Все это время вы любезно присматривали за моей собакой. Сегодня у меня для вас тоже кое-что есть!

С таинственным выражением лица она провела меня в спальню и достала из платяного шкафа небольшую шкатулку.

— Все свое имущество я, конечно, завещаю моей дочери. Но по определенным причинам я не хочу отдавать ей одну-единственную вещь. Я дарю ее вам. — С этими словами она торжественно приколола мне на блузку брошь в тонкой золотой оправе. Брошку украшала фигурка Гермеса, вырезанная из черного обсидиана. По всей видимости, это была старая фамильная реликвия. — Вы умеете держать рот на замке, госпожа Хирте, это мне давно известно. Никто не знает отца моей дочери, я сама не поддерживаю с ним никаких контактов. Когда это произошло, ему было семнадцать, а мне уже под тридцать. Само собой разумеется, я никому не могла рассказать о том, что связалась со школьником, а о том, чтобы выйти за него замуж, даже речи не было. Я скрыла от него свою беременность и сразу же уехала из родного города. Эту брошку подарил мне он. Он просто стащил ее у своей матери. Я ни разу в жизни не отважилась надеть это украшение и не хочу, чтобы его носила моя дочь. Я сама выкормила и вырастила ее. Мне было бы больно видеть брошь на груди дочери.

Я не захотела брать вещь, с которой связано столько воспоминаний.

— Возьмите ее, — сказала госпожа Ремер, — дочери она все равно не нравится. Доставьте мне эту радость!

Меня охватили крайне противоречивые чувства. Тяжелая брошь болталась на блузке и портила тонкий шелк. А вдруг здесь был некий расчет со стороны госпожи Ремер? Ей наверняка не хотелось брать Дискау в Америку.

В последнее время я стала замечать, что юношеское чувство влюбленности, которое так захватывало меня раньше, стало постепенно ослабевать. Трудно сказать, испытывала ли я некоторое облегчение от того, что мои мысли больше не были заняты одним-единственным вопросом, или, наоборот, грустила по поводу надвигающегося равнодушия старости. Но странным образом я ощутила, что способна на совершенно новые, не изведанные ранее переживания. Они незаметно проникли в мое подсознание и заняли в нем место исчезнувшей любви, заполнив вакуум, который возник в моей душе после утраты нежного чувства.

Трудно описать, как начало зарождаться во мне это чувство. Пожалуй, впервые я получила удовольствие от осознания собственного могущества там, на кладбище. Позднее прямо на улице на меня вдруг стала накатывать легкая эйфория: никто не знает, что на совести у этой порядочной с виду женщины две загубленные жизни, и значит, она сможет убивать и дальше, если захочет.

В машине играло радио. Лотте Лениа [21]исполняла песню пиратки Дженни: «Я стаканы мою вам здесь, господа, и я стелю вам потом постели…» Дженни сумела отомстить за все обиды. «Как вам знать, кто я на самом деле?» — пела Лотте Лениа, полностью перевоплотившаяся в свой персонаж.

Кем была на самом деле Рози Хирте, тоже никто не знал. Шеф и не подозревал, кому подкидывает все новые и новые неприятные поручения — работу, которую ленился выполнять сам. Когда я сидела в своем уединенном кабинете после обеда в столовой, перед моим мысленным взором проплывали физиономии отвратительно чавкающих, болтающих с набитым ртом коллег. Но стоило мне сказать «гопля!» — и с плеч летела чья-то отрубленная голова [22].

Власть над людьми оказалась даже приятнее любви. По сути, эти чувства полностью противоположны. Тот, кто любит, всегда бессилен, слаб и зависим. Но я не могла просто так вычеркнуть любовь из своей жизни: это чувство слишком много для меня значило, оно вернуло мне молодость, вдохновение и жажду деятельности, подарило новое ощущение себя и совершенно иную самооценку. Нужно было и дальше бороться за него, чтобы еще раз ощутить ту веселую беззаботность, которая витала в воздухе во время памятной прогулки по Оденвальду.