Фридрих Незнанский - Прокурор по вызову

Турецкий принял стойку для атаки и перешел в наступление:

– Маму я люблю.

– Не видно, – парировала Ниночка.

– У меня много работы, – продолжал он, уже не зная, то ли наступает, то ли оправдывается. – Понимаешь, у нас, у взрослых, своя жизнь. И мы иногда не принадлежим сами себе. А насчет цветов и знаков внимания мы с мамой как-нибудь разберемся сами.

– Я, между прочим, тоже уже взрослая. Ты и не заметил? – Ниночка легко оттолкнулась и на одной ноге заскользила в грациозном пируэте. – И имею в нашей семье право голоса.

Турецкий остолбенел. А ведь действительно, когда она успела вырасти?

– Ты все бегаешь за своими бандитами, а на нас с мамой у тебя времени нет, – рассуждала вслух девочка, продолжая скользить по широкой дуге.

«И как это у нее получается?» – подумал Турецкий, а вслух сказал:

– Но вот приехали же отдыхать. Да и раньше ездили.

– И как часто это было? – задела за живое Ниночка, поменяла ногу, приняла стойку «ласточка» и стала приближаться.

Турецкий отступил и все же сел в сугроб. Он не на шутку рассердился.

– Взрослые сами решают – что, где и когда, – раздраженно выпалил он.

Ниночка затормозила в полуметре от него и пристально посмотрела сверху вниз.

– А у нас вы когда-нибудь спрашиваете?

И, словно в ответ на ее вопрос, над ними раздалось мощное непрерывное жужжание. Оба одновременно подняли головы.

Вертолет без опознавательных знаков завис огромной серой стрекозой и медленно опускался. Из распахнутой боковой двери выглядывал Грязнов.

– Привет, дядя Слава! – Ниночка помахала ему рукавичкой.

Грязнов пытался знаками что-то объяснить Турецкому. Указал на него, потом ткнул в грудь себя, резанул ребром ладони по горлу и сымитировал удар кулаком по макушке.

Из этого набора жестов Турецкий понял только одно, что Слава прилетел по его душу и никакие отговорки не принимаются, иначе каюк обоим. Причем лететь надо срочно. Он растерянно посмотрел на дочь.

– Я же тебе говорила – все этим и закончится, – спокойно и даже, как показалось Турецкому, равнодушно произнесла она.

Турецкий сбросил лыжи, освободился от палок.

– Отвезешь на базу?

– Куда ж я денусь? Что передать маме?

Турецкий уже поднимался по выброшенной лестнице, крикнул:

– Я скоро. Не волнуйтесь.

– Знаем мы твое скоро. – Ниночка уже развернулась и, подхватив его снаряжение, быстро удалялась. – Можешь не спешить.

Последние слова были для него ударом ниже пояса. Язык прилип к небу.

– Оревуар, сыщики, – эхом донесся до Турецкого смеющийся голос дочери. Рев моторов заглушил его и все остальные звуки, кроме крика Грязнова в самое ухо:

– Саня, тебя срочно вызывают. У нас ЧП!

Турецкий не обращал на него никакого внимания. Он весь сосредоточился на том, что происходило внизу. Вертолет взмыл в небо и полетел курсом, параллельным тому, каким следовала Ниночка.

– Слава! – Турецкого охватил ужас, он сжал плечо товарища и протянул вниз руку. – Она погибнет?!

Грязнов проследил в указанном направлении. Маленькая черная фигурка мчалась прямо на ущелье, незаметное с земли, но прекрасно видимое с воздуха. До темной, разрезающей снег полосы оставалось не более километра.

Турецкий ринулся к выходу.

– Ты куда? – Грязнов попытался его удержать, схватил за локти, сжал.

– Пусти, я еще успею ее перехватить! Ирина мне никогда не простит! Да и я себе…

Он вырвался и решительно шагнул вперед.

– Разобьешься. Парашют хоть возьми. – Грязнов понял, что останавливать Турецкого бесполезно.

– Да пошел ты со своим рюкзаком.

Турецкий нырнул в голубое, бездонное небо… и запарил. Широко раскинув руки, он мчался в воздушных потоках, но недостаточно быстро, не так, как было нужно. Его швыряло вверх-вниз. А следовало бы только вниз, вниз.

Маленькая фигурка уже подбиралась к краю пропасти.

И тут внезапно Турецкий сообразил, что ему нужно сделать. Он соединил ноги, вытянул вдоль туловища и крепко прижал к нему руки… и реактивным снарядом ринулся к земле.

Ниночка увидела разверзшуюся перед ней пропасть в последний момент. Она даже не успела испугаться. Лыжи оторвались от прочной опоры и увлекли ее вперед. Она громко рассмеялась, принимая все это за удивительную игру, и, только когда начала падать, поняла, что вовсе это и не игра, а что-то страшное и ужасное.

И вновь она не успела испугаться. Чьи-то сильные руки подхватили ее и понесли к противоположному краю, к твердой, надежной почве. Ниночка задрала голову:

– Пап, как ты быстро вернулся. – На ее пушистых ресницах прыгали маленькие белые снежинки.

Ниночка прижалась к груди Турецкого и тихонько заплакала…

Он открыл глаза и долго не мог понять, где же Ниночка, вертолет, Грязнов. Почему его оставили в этой белой снежной пустыне одного. Чье-то лицо, похожее на хорошенькую инопланетянку, склонилось над ним и доброжелательно произнесло:

– Как вы себя чувствуете, господин Турецки? Меня зовут Беата. Сейчас я позову доктора Райцингера…

Сознание начало постепенно возвращаться. Память посылала первые крохотные импульсы. Турецкий огляделся. Пошевелил забинтованной головой.

Н– да. Так превосходно начинался день. А закончился больничной койкой. Привет, Швейцария.

Через два года Инара переехала из маленькой комнатушки в просторную трехкомнатную квартиру в Черемушках, купила «Москвич» последней модели, Георгий устроил ее уборщицей в какой-то НИИ, при этом она даже не знала толком, где этот НИИ находится, и естественно ничего там не убирала.

Техникой она овладела быстро. Георгий достал множество альбомов и толковых монографий с подробным описанием процесса иконописи. Правда, вся литература была посвящена исключительно крестьянской иконописи Палеха, Мстёры и Холуя, но покупателям по большому счету было все равно – они жаждали русской старины, и они ее получали.

Сосновую или липовую сухую доску покрывали алебастровым грунтом – левкасом или загрунтованной тканью – паволокой, а само изображение наносилось на грунт темперой, минеральными красками. Расходными материалами занимался Георгий, где он их доставал, Инара понятия не имела, но любые ее пожелания насчет красок, кистей, образцов для копирования и прочего исполнялись беспрекословно.

Сверху изображение покрывали слоем олифы. Теоретически олифа хорошо проявляет цвет и прекрасно предохраняет икону от повреждений. Но олифа обладает свойством со временем темнеть, и за 70 – 100 лет она темнеет настолько, что почти совсем скрывает находящуюся под ней живопись. Поэтому Георгий предложил сразу покрывать иконы черной олифой, дальше «произведения искусства» подвергали нагреванию, охлаждению, снова нагреванию – и так до тех пор, пока икона не покрывалась сеточкой трещин. В таком виде ее уже можно было предлагать иностранцам – любителям русской экзотики, выдавая за найденную на деревенских чердаках реликвию прошлого, а то и позапрошлого века. И покупателей оказалось предостаточно.