Галина Романова - Последняя ночь с принцем

— Какого черта, вашу мать?!

Ему никто не ответил. Дверь душевой громко хлопнула, закрываясь, и следом раздался лязг задвигаемого шпингалета. Свет все еще не горел.

— Эй! Кто ерундой занимается? — Иван распрямился, растирая ушибленный лоб подрагивающей ладонью. — Что за шутки, черт возьми?

Шурка! Неужели эта гнусная баба подкарауливала его и теперь жаждет расквитаться за его утреннюю холодность?! Плохо дело… Если начнет сейчас орать и сквернословить, разбудит весь этаж.

А ее Скворцов дома. Плохо дело…

— Эй, кто здесь, черт возьми?! Что за шутки?! — Одной рукой держась за голову, ощупывая другой прохладный кафель, Иван медленно двинулся вдоль стены, намереваясь добраться до выключателя.

Тот, кто заперся с ним вместе в душевой, разгадал его маневр и тихо хихикнул в темноте.

— Шурка, ты что ли?! — завопил обозленный Иван, забыв об осторожности и конспирации, слишком уж похожим на ее было это дурацкое хихиканье из темноты. — Хорош давай! Заканчивай свои шутки! Ведешь себя, как дура!

За дуру Иван получил пинок по заду. Больно не было. Было немного жутковато от неожиданности.

Ударили, значит, обиделись. Точно Шурка! Сука такая…

— Слушай, ты!.. — скрипнул Иван зубами, забившись в угол и пытаясь оттуда рассмотреть хоть что-то.

В душевой не было окон, только одна дверь, и все. Темнота была кромешной, от нее просто резало глаза. Иван моргал, жмурился, пытаясь рассмотреть хоть что-то и предугадать хоть какое-то движение, все без толку.

— Прекрати, идиотка! Я не хочу тебя больше, поняла! Оставь меня в покое и не веди себя, как распоследняя похотливая сука! Включи свет сейчас же!..

Свет зажегся в ту же секунду. Лампочка на двести ватт, упакованная в стеклянный матовый шар, вспыхнула под потолком, резанув по глазам болезненной вспышкой. Иван зажмурился на пару мгновений, а когда открыл глаза, то первое, что увидел, было крохотное дуло табельного оружия лейтенанта Скворцова.

— Добрый вечер, — проговорил совершенно спокойно уравновешенный лейтенант, муж ненасытной Шурочки. — Как поживаете?

От неожиданности, страха и нелепости того, что происходит, и еще того, что может сию минуту произойти, Иван громко некрасиво икнул.

Скворцов удовлетворенно кивнул и улыбнулся одними губами, а потом вдруг потребовал, чтобы Иван встал на колени в дальнем углу душевой. Подчиняться было унизительно, не подчиниться — нельзя. И Иван встал на колени.

— Посмотри на меня, Иван Андреевич, — пистолет в руках Скворцова плясал, как заговоренный. — Дело в том, что ты очень плохо поступил… Ты это понимаешь?

— Да, да, я виноват, прости меня!.. — забормотал Иван, не сводя глаз с маленькой черной точки, нацеленной ему прямо в лоб. — Но все было не так!

Уверяю!!! Она сама, представляешь! Сама пришла ко мне!..

— Я тебе не верю, Ваня, — абсолютно ровным голосом перебил его Скворцов и снял пистолет с предохранителя. — Александра очень хорошая женщина. Она никогда… Никогда бы, слышишь, не сделала мне больно. Это все ты! Ты непорядочный человек, Иван. Ты крутишь какие-то темные дела с темными людьми и вовлекаешь во все это Сашеньку. Я не могу позволить тебе ставить под сомнение наше благополучное существование. Ты мерзавец!..

Речь была пафосной и проникновенной. И Иван непременно бы проникся, не целься в него Скворцов из пистолета и не считай он его виноватым во всех смертных грехах сразу.

Это все Шурка была виновата! Она оболгала его, она! Сука, сука, сука..

Нужно было срочно что-то делать. Таким тихоням, как Скворцов, убить человека — раз плюнуть.

Такие, как он, о последствиях не думают. Им бы лишь свое втоптанное в грязь самолюбие отряхнуть, а там будь что будет.

— Тебя посадят, лейтенант! — взвизгнул Иван, поднялся с коленей и повторил:

— Ты понимаешь, что тебя посадят?! Это же статья, да какая! Умышленное убийство.

— Я не собираюсь тебя убивать, — вновь, не повышая голоса, парировал Скворцов. — Я просто. Просто накажу тебя немного.

И он выстрелил…

Невзирая на восемь вечера, столбик термометра упрямо держался на тридцатиградусной отметке.

Воздух настолько перенасытился вонью выхлопных газов, плавящегося асфальта и разгоряченных потных человеческих тел, что казался осязаемым и липким на ощупь.

— Я сейчас умру! — простонала Рита, бросая сумку у конторки администратора. — Если и в этой гостинице не окажется свободных номеров, я точно умру!

Милевину очень хотелось бы Риту послать с ее нытьем куда подальше, обратно домой, например, но он промолчал.

Напарников роднили ощущения. Если и в самом деле в этой третьей по счету гостинице, что они посетили, приехав из аэропорта, не окажется свободных мест, он точно скончается. Рубашка, брюки, все липло к телу, намертво пропитавшись пылью и гарью огромного промышленного города. Язык почти не ворочался, еле умещаясь во рту из-за жажды.

Он пил. Много пил в самолете, много пил в аэропорте и, блуждая по городу, прикладывался к бутылочке с минералкой постоянно, но жажда не проходила.

— Мест нет, — тявкнула безликая девица неопределенного возраста, даже не подняв на них глаз.

— Поищите! — потребовал Милевин, и как это ему ни претило, и ни противоречило отечественному законодательству, вложил между страниц книги, что она читала, две сотни рублей. — Причем немедленно, иначе я сдохну. Кстати, моя спутница тоже. И вас обвинят в непредумышленном убийстве… Статья…

Скороговоркой пробубнив номер статьи и возможный срок лишения свободы, предусматриваемый законодательством за совершение данного преступления, он кисло улыбнулся опешившей администраторше, и уже без былого напора попросил:

— Поищите!

Она кивнула, сграбастав обе сотни костлявой кистью, и принялась листать регистрационный журнал.

— Есть один номер для молодоженов, — проворчала она и мстительно улыбнулась возмущенно вскинувшейся Маргарите. — Это все, что есть. Как хотите…

— Хотим, — "оборвал тетку Милевин, вырвал из рук Риты ее паспорт и, сложив со своим, быстро сунул их даме в лицо. — Оформляйте, и быстрее, мы еле стоим на ногах.

Администраторша бойко оформила им регистрацию. С гаденькой улыбкой, поглядывая в сторону обозленной Маргариты, протянула ключ Милевину и пробормотала:

— Хороших снов вам.

О том, чтобы ложиться спать, не могло быть и речи.

Во-первых, кровать была всего одна, и какой бы широченной ни казалась, она была одна и подразумевала одно одеяло и одну подушку причудливой формы, распластавшуюся от одного до другого края кровати.

Во-вторых, Милевин сразу засобирался разыскивать то отделение милиции, откуда им был получен ответ на его запрос.

Единственное, в чем он не смог себе отказать, так это влезть под душ без очереди.