Андрей Троицкий - Прыжок в темноту

Время от времени в подвале появлялись горемыки вроде Мамаева. Бывали мужики, но в основном женщины. Дружки Воловика находили баб на том же вокзале или ночами, во время вылазок в Астрахань, хватали на улице, запихивали в машину и увозили. Мужиков всегда тянуло в бега. Они только об этом и говорили, словно бредили. А женщины, хоть они и покрепче мужиков, тоже долго не выдерживали. То плакали, то смеялись… В один прекрасный день пленникам приказывали подняться наверх. Назад люди, как правило, не возвращались. Надо так полагать, хоронили их за забором, в степи.

Мамаев только потому остался жив, что умел ковыряться в железяках, ни с кем не спорил, ни на что не жаловался и не забивал голову шальными мыслями о свободе. Бежать отсюда все равно некуда. Зимой морозы страшные, а летом еще хуже. Далеко не уйдешь. Бывало, его сутками не выпускали из подвала, забывали кормить, он терял счет времени, даже не знал, какой месяц на дворе. Временами, особенно в холода, когда открывался кашель, шла мокрота с прожилками крови, хотелось удавиться, да веревки в подвале не было, и кальсоны не годились для такого дела. Дырка на дырке. Они настолько истончали, что не выдержали вы вес небольшой собаки, не то что человека.

Однажды Мамаев спрятал в рукаве ватника и принес в подвал супинатор для обуви, наточил его о камень. Пробовал резать вены, но кровь не шла, быстро свертывалась. А полоснуть этой железной ложкой по горлу не хватило духу. И мысль о самоубийстве он оставил, решив, и так скоро приберется, или Воловик, увидев, что от работника мало проку, пристрелит его. Наверно, матери Мамаева уже нет на этом свете, жена и ребенок прочно забыли о непутевом папаше, решив, что он уже никогда не вернется. На этой мысли он успокоился.

После года, проведенного в плену, условия жизни стали меняться к лучшему. За Мамаевым особо не следили, когда выпускали наверх. Он мог свободно гулять по двору, сидеть на солнце, даже разговаривать с людьми Воловика. Правда, на ночь его по-прежнему сажали на цепь.

Во время своих прогулок по двору и дому, удалось кое-что узнать. В доме Воловика было два подвала. В том, что поменьше, сыром и затхлом, держали Мамаева и других работяг или женщин, жизнь которых ничего не стоила. Второй подвал, с сухими стенами, выложенными кирпичом, с системой принудительной вентиляции, находился в другой стороне дома, ближе к выходу. Туда Мамаев заглядывал лишь однажды, недели две-три назад по команде сожительницы Воловика Елены Павловны спускал вниз ведра с водой и жестяное корыто, пленникам разрешили помыться. В подвале сидели мужчина и женщина. Лампочка тусклая, оба арестанта в грязных лохмотьях, мужчина зарос щетиной, кожа запаршивела, пошла какой-то красноватой сыпью. Да и баба выглядела не лучше. Так что, сходу определить возраст пленников Мамаев не смог.

Единственное, что он запомнил: женщина называла мужчину по имени Максимом. А он ее величал, кажется, Татьяной. Мамаев решил, что перед ним коммерческие заложники, за свободу которых Воловик рассчитывает получить приличные бабки. Иначе с чего бы такие нежности: теплая вода в ведрах, корыто и даже брусок яичного мыла. Женщина, приглядывалась к Мамаеву, пока он снова с ведрами взад назад. «Послушайте, – сказала она наконец, – вы ведь тоже тут не по доброй воле?» «Вы очень проницательны», – усмехнулся в ответ Мамаев. «Тогда скажите, где мы находимся? Хотя бы приблизительно. Область, район».

Мамаев поднял голову, выразительно посмотрел на раскрытый люк подвала. Снизу были видны ноги человека, который топтался перед самой лестницей. «За разговоры мне выбьют последние зубы, – шепотом ответил он. – А их у меня и так совсем немного осталось». Женщина схватила его за локоть, с силой сжала пальцы: «Нет ли возможности передать на волю записку? Всего несколько слов. Позже мы заплатим любые деньги. Я умоляю».

Он вырвал руку и выругался, поднялся наверх по лестнице, удивляясь про себя на этих людей. Какая разница этой бабе, как называется область или район, где их держат. Если родственники заплатят выкуп, есть шанс выжить. А других вариантов не светит.

Неделю назад Мамаев развешивал на просушку шкуры забитых овец, дело было к вечеру. Тех женщину с мужчиной вывели на двор. Руки за спинами скованы наручниками, глаза завязаны. Пленников посадили в фургон без номера и увезли неизвестно куда. Закрыли ворота. В тот день работягу покормили до отвала вяленой бараниной, даже поставили на стол графин с грушевым компотом.

Воловик немного подвыпил, к тому же он ободрал в карты кого-то из своих, поэтому пребывал в добром настроении. Хлопнул ладонью по плечу зазевавшегося Мамаева и улыбнулся. «Наверное, завидуешь им? – спросил Воловик. – Напрасно. Кому бы я не стал завидовать, так этим ублюдкам». «Никому я не завидую», – ответил Мамаев. «Как думаешь, до Москвы эта ласточка долетит? – спросил Воловик вечером. – Учти, ты за свои слова отвечаешь… Жизнью». «Грузовик до Владивостока долетит, – кивнул Мамаев, расставаться с жизнью в этот ясный день да еще на сытый желудок совсем не хотелось. – С присвистом, без единой поломки». Воловик молча кивнул и ушел в дом.

Вот и вся история. Вскоре у ворот хутора просигналила «Нива» светло серого цвета с мелкими пятнами ржавчины и надписью «Землеустройство» вдоль кузова. Сожительница хозяина Елена Павловна открыла ворота и, спросив разрешения хозяина, пустила гостей на ночлег.

И что теперь? Ни Воловика, ни его любовницы, ни его подручных… Даже живых псов не осталось. Да и самого хутора, считай, больше нет. А Мамаев, уже поставивший жирный крест на своей жизни, вдруг обрел свободу. Правда, что делать с той свободой, он еще не знает. Не было времени подумать.

Закончив рассказ, Мамаев плюнул в огонь, задрал штанину и стал сосредоточено расчесывать больную щиколотку. Он ждал вопросов, но залетный начальник в бронежилете поверх рубашки и Колчин долго не произносили ни слова. Только Решкин заворочался на своем матрасе и попросил воды. Сделав пару глотков из фляжки, снова с головой накрылся плюшевой скатертью.

– Невеселые у тебя приключения получились, – покачал головой Федосеев. – Не позавидуешь. Ну, скажи спасибо, живой остался. С чем тебя и поздравляю.

– Вы обратно полетите или как? – отважился на вопрос Мамаев.

– Скоро уж полетим. Дело к рассвету.

– В Астрахань? – Мамаев все чесал зудевшую щиколотку и смотрел на Федосеева, как на бога, сошедшего с небес на землю. – Вы бы и меня прихватили. Хоть бы какому врачу показаться. И надоело мне тут в этой проклятой степи. Так надоело, что сил нет оставаться тут лишний час. Возьмите меня с собой. Если надо, я все письменно изложу. Кого тут видел, кого из убитых по имени помню…