Александр Бондарь - Железный Крест

- Девушки! - сказал он уже совсем ясно. И по голосу только теперь Маша ещё раз узнала в нём незнакомца, крикнувшего Головню: "Не сметь!" - Вы славные девушки... Я часто слушал, как вы разговаривали... Но если вы проболтаетесь, то меня убьют...

- Не должны бы! - неуверенно вставила Ленка.

- Как, дура, не должны бы? - разозлилась Маша. - Ты говори: нет, и всё... Да вы её не слушайте, - чуть ли не со слезами обратилась она к незнакомцу. - Честное комсомольское... ну, то есть это... честное слово, не скажем! Вот провалиться мне, обещаю...

Но Ленка сообразила и сама, что сболтнула она что-то несуразное, и ответила извиняющимся тоном:

- Да я, Маш, и сама... что не должны значит... ни в коем случае.

И Маша увидела, как незнакомец улыбнулся ещё раз.

...За обедом Топ сидел-сидел да и выпалил:

- Давай, Маша, гвоздь, а то я мамке окажу, что ты койбасу воробушкам таскала.

Маша чуть не подавилась куском картошки и громко зашумела табуреткой. К счастью, Головня не было, мать доставала похлёбку из печки, а бабушка была туговата на ухо. И Маша проговорила шёпотом, подталкивая Топа ногой:

- Дай пообедаю, у меня уже есть.

"Чтоб тебе неладно было, - думала она, вставая из-за стола. - Потянуло же за язык".

После некоторых поисков выдернула она в сарае из стены здоровенный железный гвоздь и отнесла Топу.

- Большой больно, Маша! - ответил Топ, удивлённо поглядывая на толстый и неуклюжий гвоздь.

- Как, большой? Так это и хорошо, Топ. А что маленький: заколотишь сразу - и всё. А тут долго сидеть можно: тук, тук!.. Хороший гвоздь!

Вечером Ленка нашла у Онуфрихи кусок чистого холста для повязки. А Маша, захватив из своих запасов кусок сала побольше, решилась раздобыть йоду.

...Отец Василий, в одном подряснике и без сапог, лежал на кушетке и с огорчением думал о пришедших в упадок делах из-за церкви, сгоревшей во время бомбардировки ещё в прошлом году. Но, полежав немного, он вспомнил о скором приближении храмового праздника и неотделимых от него благодаяниях. И образы поросятины, кружков масла и стройных сметанных кринок дали, по-видимому, другое направление его мыслям, потому что отец Василий откашлялся

солидно и подумал о чём-то, улыбаясь.

Отца Василия назначили служить сюда пятнадцать лет назад. Предыдущего батюшку арестовали и отправили на Колыму, что дало хороший назидательный пример отцу Василию. Тот превосходно уяснил себе, что до Бога отсюда и высоко и далеко очень, да и вообще неизвестно, есть ли Он - разные на этот счёт имеются мнения. А вот Сталин и НКВД - они близко, и они точно есть - в их существовании сомневаться не приходилось.

Отец Василий, служа для вида Богу небесному, никогда не забывал и земных, пусть грешных и отвратительных, но всё-таки тоже богов. За каждой литургией он вспоминал "богоугодную советскую власть и богоизбранного вождя нашего Иосифа Сталина", и если кто из паствы признавался на исповеди в каком-нибудь грехе антисоветского содержания, отец Василий, полагая, что боги земные страшнее Небесного, не замедливал поделиться своим знанием с компетентными органами...

Вошла Маша и, спрятав кусок сала за спину, проговорила негромко:

- Здравствуйте, батюшка.

Отец Василий вздохнул, перевёл взгляд на Машу и спросил, не

поднимаясь:

- Ты что, чадо, ко мне или к попадье?

- К ней, батюшка.

- Гм... А поелику она в отлучке, я пока за неё.

- Мать прислала. Повредилась немного, так поди, говорит, не даст ли попадья малость йоду. И пузырёк вот прислала махонький.

- Пузырёк... Гм... - с сомнением кашлянул отец Василий. - Пузырёк что?.. А чего ты, девка, руки назади держишь?

- Сала тут кусок. Говорила мать, если нальёт, отдай в благодарность...

- Если нальёт?

- Ей-Богу, так и сказала.

- Охо-хо, - проговорил отец Василий, поднимаясь. - Нет, чтобы

просто прислать, а вот: "если нальёт"... - и он покачал головой. - Ну,

давай, что ли, сало... Старое!

- Так нового ещё ж не кололи, батюшка.

- Знаю и сам, да можно бы пожирнее... хоть и старое. Пузырёк где?.. Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве ж возможно полный?

- Да в нём, батюшка, два наперстка всего. Куда же меньше?

Батюшка постоял немного, раздумывая.

- Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придёт. Я прямо сам ей и смажу. А наливать... к чему же?

Но Маша отчаянно замотала головой.

- Гм... что ты головой мотаешь?

- Да вы, батюшка, наливайте, - поспешно заговорила Маша, - а то мать сказала: "Как если не будут давать, бери, Маша, сало и тащи назад".

- А ты скажи ей: "Дарствующий да не печётся о даре своём, ибо будет пред лицом Всевышнего дар сей всуе". Запомнишь?

- Запомню!.. А вы всё-таки наливайте, батюшка.

Отец Василий надел на босу ногу туфли - причём Маша удивилась их необычайным размерам - и, прихватив сало, ушёл с пузырьком в другую комнату.

- На вот, - проговорил он, выходя. - Только от доброты своей... - и спросил, подумав: - А у вас куры несутся, девка?

- От доброты! - разозлилась Маша. - Меньше половины... - И на повторный вопрос, выходя из двери, ответила серьезно: - У нас, батюшка, кур нету, одни петухи только.

Между тем немцы в станице не показывались, бои шли где-то далеко, было слышно, что Красная армия бьёт немцев, и они отступают. Маше с Ленкой приходилось всё время быть начеку. Они очень тревожились за раненного офицера. И не за него только. Боялись они и за себя.

И всё же часто девушки пробирались к сараям и подолгу проводили время возле незнакомца.

Однажды Маша набралась храбрости и спросила его:

- А почему вы так хорошо говорите по русски? Вы русский или немец?

Офицер улыбнулся Маше, потом ответил:

- Я русский. Но родился не здесь, в Париже. Мой отец воевал с большевиками в гражданскую и бежал в двадцатом, вместе с армией генерала Деникина. Точнее, с остатками армии. Он воспитал меня, как русского. Он говорил, это неважно, где ты родился, важно, кто ты внутри. И я знаю, что внутри я русский.

Маше многое было непонятно, но она совершенно не представляла себе, что спрашивать и как. Потом, она видела, что офицер не хочет слишком много о себе рассказывать. Даже и то, что он офицер - даже и этого он не сказал Маше - она сама догадалась, догадалась по его нашивкам. А ещё он сказал, что его зовут Николай, Коля. И попросил Машу, чтобы она перешла с ним на "ты".

- Тебе сколько лет? - спросил он.

- Семнадцать.

- А мне девятнадцать. Вот видишь - не такой старый ещё...

Коля охотно болтал с девушками, рассказывал о жизни в Париже и шутил даже. Только иногда, особенно когда заходила речь о войне, о положении на фронте, тревожная, беспокойная складка залегала возле бровей, он замолкал и долго думал о чём-то.

- Ну что, девчата, не слыхать, как там?..

"Там" - это на фронте. Но слухи в станице ходили смутные, разноречивые.

И хмурился и нервничал тогда офицер. И видно было, что больше, чем ежеминутная опасность, больше, чем страх за свою участь, тяготили его незнание, бездействие и неопределенность.