Марина Серова - Одна из нас лишняя

Для таких случаев у меня припасен еще один удар — ребром стопы в мышцу немного выше колена нападающего… Собственно говоря, можно бить и по колену, и ниже — этот удар выводит конечность из строя тоже надолго.

Нога Поручика подкосилась, и он рухнул передо мной, словно из-под него неожиданно вытащили стул. Это — за «телку».

— Сволочь, — выдавил Поручик сквозь зубы, — я тебе этого не забуду!

— Да уж, не забудь, будь добр.

Склонившись над ним, я помотала у него перед носом брелоком с ключами от «Ямахи».

— Вот это тебе за «корову» и «сволочь».

Я пружинисто развернулась и швырнула связку метров на тридцать от дороги, по краям которой высился разносортный сорняк высотой почти в человеческий рост.

— Пока будешь ползать во ржи, подумай о своем поведении. Достоин ли ты носить высокое звание поручика? — Я подтолкнула Никиту к его «Кавасаки»:

— Поехали!

В этот момент завизжала резина по асфальту, и возле нас тормознула сэмовская «Ява».

Лапоть соскочил с мотоцикла и бросился к своему вождю, безуспешно пытавшемуся подняться.

— Ты че, Поручик?

— Отмудохайте этих гадов, чтоб на всю жизнь запомнили, — Поручик, наконец, сумел принять сидячее положение.

Лапоть и присоединившийся к нему Сэм двинулись на нас. В руках у Сэма откуда-то появился арматурный прут.

— Езжайте домой, ребята, — я отстранила Никиту за спину.

Но он ринулся навстречу Сэму. Я едва успела схватить его за руку, кулаком второй он заехал Сэму в нос. Тот махнул арматуриной и, если бы не я, перебил бы моему подопечному руку.

— Не лезь, — я оттолкнула Никиту и, присев, крутанулась вокруг своей оси с выставленной параллельно земле ногой, подсекая нападавших.

Они, не успев ничего понять, рухнули на землю, загремев своими цепями и подвесками, словно мешки с запчастями. Лапоть остался лежать, потирая ушибленную при падении руку, а Сэм вскочил и, с широко расставленными ногами, размахивая арматурой, бросился на меня.

Так ведь можно кого-нибудь поранить, дорогой мой! Я не стала искушать судьбу и, перехватив его руку с железякой, просто ударила его в пах подъемом ноги. Железка осталась у меня в руках, а Сэм с выпученными, как у рака, глазами начал мелко сучить ножками, зажав руками промежность.

— У тебя, Лопух, есть вопросы?

— Я — Лапоть… — отозвался Лапоть, не решаясь встать на ноги.

— Прости, Лапоть, — я обвела взглядом живописную троицу, расположившуюся на «пикник» на обочине. — Если вопросов ни у кого нет, тогда все внимание сюда. Особенно это касается тебя, Поручик.

Тишина, воцарившаяся после моих слов, нарушалась только шумом проносившихся мимо автомобилей.

— Если с моим другом, — я приобняла Никиту за плечи, — что-нибудь случится, первым делом я подумаю на вас — сначала на тебя, Поручик. А если я подумаю на вас, то презумпции невиновности у вас не будет, и вам придется доказывать мне, что вы не козлы. И если вы не сможете мне этого доказать, то мне придется применять против вас санкции, не буду сейчас рассказывать, что это за санкции, скажу только, что это очень неприятно, — я обвела аудиторию взглядом, — все понятно?

— Понятно… — ответил нестройный хор.

— Не слышу, Поручик!

— Понятно, — произнес Поручик, поглаживая стопу одной ноги и бедро другой.

— Вот и ладушки, — я надела шлем и снова обхватила Никиту за талию, — поехали, что ли?

Он оглянулся и посмотрел на меня. Его голубые глаза сияли восхищением.

— Погнали.

Интерьер дома Овчаренко воплощал самые смелые и передовые новации века стекла и металла: винтовая лестница, столы со стеклянными столешницами, диваны и кресла, напоминающие надувные подушки, абстрактная живопись на стенах, на окнах — жалюзи.

В углу холла томилась диковинная деревянная статуя — обнаженный женский торс. На выкрашенном белой краской лице статуи широкими черными полосами был нарисован крест.

Одну перекладину составляла горизонтальная полоса, соединяющая два глаза, другую — вертикальная, шедшая строго по центру от верхней части лба через нос — к подбородку.

Рядом с этой «гражданкой», как насмешливо именовал статую Никита, в ярко раскрашенной кадке скучала пальма… Камин был выдержан в строго геометрических пропорциях.

Бросив кожаную жилетку на спинку оранжево-синего кресла, Никита устало плюхнулся в него. Я последовала его примеру. Он картинно, по-ковбойски положил скрещенные ноги на журнальный столик и, глубоко вздохнув, завел обе руки за голову.

— Светлана Семеновна, — крикнул он в сторону кухни, — нам бы попить чего!

— Иду, иду, — мы услышали торопливые шаги, и вскоре на пороге холла выросла фигура домработницы.

Светлане Семеновне можно было дать лет сорок. Ее ничем не примечательное лицо славянского типа — широкое, скуластое — всегда улыбалось, излучая жизненную силу. Наивность придавала ему особое обаяние. Густые темные волосы были тщательно приглажены и собраны на затылке в пучок. В жестах Светланы Семеновны была та особая женственная плавность, которая позволяла предположить мягкость и уступчивость характера.

Я удивлялась: как эта спокойная, милая, доброжелательная женщина уживается с матерью Никиты — командиром в юбке? Но, с другой стороны, может быть, как раз покладистость и сговорчивость Светланы Семеновны глушила вспышки гнева и раздражения Людмилы Григорьевны, которая все время куда-то спешила и вечно в последнюю минуту не могла найти какой-нибудь срочно понадобившейся вещи.

Терпеливая забота и психология «непротивления злу насилием» помогли Светлане Семеновне завоевать также уважение беспокойного отпрыска. Уважение это, конечно, не было безоговорочным, оно всячески скрывалось, затушевывалось, а иногда и довольно злобно пародировалось, но чувствовалось, что на самом дне мятежной души Никиты таится искра любви и признательности по отношению к этой тихой, улыбчивой женщине.

Несмотря на зачастую провокационно-непристойные выходки и грубость моего подопечного, она питала к нему почти материнскую нежность.

Едва появившись у Овчаренко, я сразу же установила с ней добрые, доверительные отношения.

— Пожалуйста, — Светлана Семеновна поставила на столик поднос с двумя высокими стаканами и прозрачный запотевший графин с апельсиновым соком. — Юрий Анатольевич уезжает, — сообщила она.

— Папа дома? — Никита наполнил оба стакана и один подал мне.

— Наверху, вещи собирает.

На втором этаже открылась и закрылась дверь, и по ступеням начал спускаться Юрий Анатольевич с темно-синим матерчатым чемоданом средних размеров. Подойдя к нам, Овчаренко поставил чемодан рядом и опустился в кресло напротив нас, предварительно поздоровавшись со мной и сыном.