Дик Френсис - Осколки

Глаза у Бомбошки потемнели от слез. Она ответила, что не знает. Теперь она отчаянно жалела о часах, которые они с мужем потратили на бесцельные споры.

– Мы просто не могли ни о чем заговорить, чтобы не поссориться! Вы же знаете, как мы жили… Но я действительно его любила… и он меня любил, я знаю, что любил!

Ну да, они ссорились и любили друг друга все четыре года, что я был знаком с ними. И то и другое они делали на совесть. Теперь было уже поздно жалеть, что Мартин не был более откровенен с нею, невзирая на ее болтливый язычок. Но, как бы то ни было, они решили, что тайну Мартина следует доверить мне, а не Бомбошке.

Но какую тайну? Господи, какую тайну?!

Бомбошка с Дэниэлом удалились наверх, к остальным детям, а я в одиночестве принялся рыться в ящике, раскладывая найденные письма по темам. Там было несколько использованных чековых книжек. На корешках значились суммы, но даты и получатели, кому выписывались чеки, – далеко не всегда. Мартин, должно быть, сводил с ума своего бухгалтера. Налоговые декларации, рецепты, чеки, квитанции – все было напихано как попало, вперемешку.

Однако чудеса все же изредка случаются. На одном из корешков, датированном ноябрем 1999 (точной даты не было), мне встретилось имя «Форс». Не «док. Форс», не «Адам Форс» – просто «Форс». Ниже было вписано одно-единственное слово «Беллоус», а в графе, куда вписывается переводимая со счета сумма, стояло три нуля, 000, без каких-либо целых чисел или запятых.

Перелистав остальные три пачки корешков, я обнаружил еще несколько подобных неоконченных записей. Черт бы побрал этого Мартина! Поделом ему эти тайны, раз он сам столько их развел.

Имя «Форс» встретилось мне также в блокноте, где почерком Мартина было написано: «Форс в Бристоле в среду, если П. не снимет Легапа в Ньютон-Эбботе».

Легапа в Ньютон-Эбботе… Предположим, что Легап – это лошадь, а Ньютон-Эббот – ипподром, где эта лошадь должна была участвовать в скачках. Я встал из-за стола и принялся проглядывать каталоги в книжном шкафу. Легап участвовал примерно в восьми осенних и весенних скачках в течение четырех или пяти лет, и часть этих скачек действительно имела место в среду, но о случаях, когда эта лошадь была заявлена, но в скачке не участвовала, не упоминалось.

Я вернулся к столу.

Блокнот с вынимающимися блоками, наиболее упорядоченный из всех беспорядочных бумаг Мартина, оказался настоящей золотой жилой по сравнению со всем прочим. Там содержались даты и суммы выплат, которые Мартин давал Эдди Пэйну, своему помощнику, с прошлого июня. Включая даже день гибели Мартина: он заранее вписал ту сумму, которую намеревался выплатить.

Насколько мне было известно, выплаты жокеев помощникам определяются достаточно жесткой шкалой расценок, а потому на первый взгляд блокнот был куда менее интересен, чем прочие документы. Однако на первой же странице Мартин накорябал – явно от нечего делать – имена Эда Пэйна, Розы Пэйн, Джины Верити и Виктора. В уголке, в прямоугольничке за частой решеткой, было вписано имя «Уолтмен». Мартин нарисовал Эда в его фартуке, Джину в ее бигуди, Виктора – за компьютером, и Розу… А вот Роза была изображена в ореоле из шипов.

«Мартин знал эту семью практически с тех самых пор, как Эд стал работать у него помощником, – размышлял я. – Когда Мартин получил письмо от Виктора Уолтмена Верити, он наверняка понял, что подросток просто развлекается…» Оглядываясь назад, я понял, что задавал не те вопросы, потому что исходил из ложных предпосылок.

Я вздохнул, положил блокнот на место и принялся читать письма. Большая часть писем была от владельцев тех лошадей, которые благодаря искусству Мартина миновали финишный столб первыми. Во всех подобных письмах говорилось о том, какого уважения заслуживает добросовестный жокей, и ни малейшего света на тайну видеокассеты они не проливали.

Следующим появился ежедневник за 1999 год. Его я обнаружил не в столе, а на столе, куда его положил кто-то из детей. Это был подробный ежедневник жокея, где были расписаны все скачки. Мартин обводил кружочками те скачки, в которых участвовал он сам, и вписывал имена лошадей. Вписал он и Таллахасси в последний день века, в последний день своей жизни.

Я сидел в кресле Мартина, горюя о нем и одновременно отчаянно желая, чтобы он вернулся к жизни хотя бы минут на пять.

И тут мой мобильник, лежавший на столе, резко зазвонил. Я включил его, надеясь, что это Кэтрин.

Однако то была не Кэтрин.

В трубке раздался охрипший голос Виктора.

– Вы не могли бы приехать в воскресенье в Тонтон? – торопливо сказал он. – Пожалуйста, обещайте, что приедете тем же поездом, что в прошлый раз! Я по автомату, у меня деньги кончаются. Пожалуйста, обещайте, что приедете!

Парень буквально умолял. Похоже было, что он чуть ли не в панике.

– Ладно, приеду, – сказал я, и на том конце повесили трубку.

И я бы преспокойно отправился в Тонтон безо всяких предосторожностей, если бы Уортингтон не позвонил мне со своей горной вершины. Помехи были ужасные.

– Неужто вы так и не научитесь осторожности? – прокричал он сквозь треск. – Что за манера лезть в засаду очертя голову?

– Виктор на такое не пойдет! – запротестовал я. – Он не станет заманивать меня в ловушку.

– Ах, вот как? А как вы думаете, жертвенный ягненок догадывается, что его вот-вот зажарят?

Ну, зажарят меня или нет, а я все-таки решил ехать.

Вечером в субботу Том Пиджин, который обитал в нескольких шагах от «Стекла Логана», забрел ко мне со своими тремя энергичными доберманами и предложил выпить пивка в пабе.

В любом пабе, только не в «Драконе» через дорогу, уточнил он.

Псы спокойно ждали на улице, привязанные к скамейке, а Том Пиджин смачно прихлебывал пиво в темном переполненном трактирчике и говорил мне, что Уортингтон считает, что, когда дело доходит до этих Верити и Пэйнов, у меня храбрости куда больше, чем ума.

– Ну да, он еще говорил что-то насчет осиного гнезда, – согласился я. – А когда именно он вам об этом сказал?

Том Пиджин взглянул на меня поверх края кружки, допивая остатки пива, и улыбнулся.

– Ну, он так и говорил, что котелок у вас варит быстро. Сегодня утром. Из Швейцарии звонил. Ничего, его хозяйка не обеднеет.

Он заказал вторую пинту. Я все еще никак не мог прикончить первую. Черная, заостренная, смахивающая на пиратскую бородка Тома и его могучее телосложение привлекали внимание. Я был его ровесником и практически одного роста с ним, однако при моем приближении никто не шарахался – во мне не чувствовалось угрозы.

– Завтра будет как раз неделя с тех пор, когда вас отдубасили так, что вы едва на ногах держались, – заметил Том.

Я поблагодарил его за спасение. Том сказал: