Дик Френсис - По рукоять в опасности

Меня отпустили бы, и через некоторое время я узнал бы, что пытка на раскаленной решетке была напрасной, потому что какую бы информацию ни доверил Норман Кворн своей сестре в поспешно оставленном для нее конверте, расшифровать то, что сделал финансовый директор с деньгами пивоваренного завода, эта информация не помогла.

Мне оставалось лишь признаться самому себе, что пытки на раскаленной решетке я мог бы избежать, но гордость, гордость помешала мне сделать это.

Я с трудом поднялся на ноги и некоторое время шел, ведя за собой лошадь.

В Шотландии я сейчас бы ушел в горы и излил свою тоску в звуках волынки. Но жалобы и плач – чем помогли бы они мне? Скорбные звуки волынки могут утешить того, кто ранен. Или тех, кто жалеет раненого. А мне нужно не это. Мне надо знать, что хорошо, а что – плохо. Сказал бы мне кто-то мудрый сейчас: не сокрушайся и не хнычь. Ты сделал все это для себя самого. Избавься от боли.

Когда вернусь обратно в горы, то сыграю на волынке марш, решил я.

Некоторое время я ехал верхом, петляя в успокоительной ночной тиши. Когда первые проблески серого рассвета просочились сквозь мрак небосвода, я повернул на запад. Моя лошадка легко и неторопливо шла вперед, пока встреченные на нашем пути ориентиры не подсказали нам обоим, что мы возвращаемся обратно в Ламборн.

Пятница. Утро. Ламборн. Дом Эмили.

Я позвонил Маргарет Морден.

Нет, сказала она, никто не думает ни о каких новых путях поиска пропавших денег. Если в этом списке и содержится какой-то секрет, то спрятан он слишком глубоко, и все усилия раскрыть его оказались тщетны, как ни грустно и ни унизительно, быть может, признаться в этом.

– Это была ложная надежда, – сказал я. – Забудем об этом – и дело с концом.

– Не говорите так!

– Нет-нет, все в порядке, честное слово. Вы приедете на скачки?

– Если вы пригласите...

– Конечно, мы приглашаем вас. Если бы не вы, не было бы и самих скачек.

– Нет, если бы не вы.

– Мы великолепны, – сказал я, смеясь, – но никто не отдает нам должного.

– По вашему голосу слышно, что вы поправляетесь.

– Я же обещал вам. И вот уже выполнил обещание.

Меня здорово поддерживали таблетки. Последнюю я принял только что.

Позвонил инспектор Вернон.

– Оливер Грантчестер... – начал он.

– Что с ним?

– Кто-то нанес ему жестокие увечья в прошлую субботу, в гараже, как вам известно.

– Бедняга.

– Не ваша ли подруга так отделала его?

– Инспектор, – рассудительным тоном сказал я, – откуда мне знать, если я лежал в пруду?

– Она могла рассказать вам...

– Нет, ничего такого она не рассказывала, и, как бы там ни было, я не стал бы повторять того, что кто-то мог бы мне рассказать.

– Вы правы, – сказал Вернон после недолгого молчания.

Я улыбался. Инспектор, наверное, догадался об этом по моему голосу. – Надеюсь, – сказал я, – что бедный мистер Грантчестер до сих пор в тяжелом состоянии.

– Могу сказать вам, не для протокола, – сурово произнес Вернон, – что повреждения гениталий, причиненные мистеру Грантчестеру, настолько серьезны, что повлекли за собой необратимые последствия и потребовали... э-э-э... хирургического вмешательства.

– Какой ужас! – не скрывая своей радости, сказал я.

– Мистер Кинлох!

– Моя подруга уехала за границу и не хочет возвращаться. Не утруждайте себя ее поисками. Она безобидная и никому не опасна, уверяю вас.

Вернона мои уверения не убедили, но у него не было ни свидетелей, ни улик. Неведомый истязатель Грантчестера исчез, не оставив никаких следов, кроме, разве что, увечий самого пострадавшего.

– Какой ужас, – повторил я.

Когда Крис узнает, что Грантчестера пришлось кастрировать, то запросит с меня дополнительную плату, подумал я. Ну что ж, это будут честно заработанные деньги.

– Передайте Грантчестеру, что я желаю ему всего самого лучшего в том будущем, которое он проведет с тонким голосом.

– Не ожидал от вас такой жестокости.

– И не говорите.

Под действием таблетки Кейта Роббистона я проспал часа три или даже четыре. В конюшне тем временем царила привычная суматоха, и, когда наступило время ленча, я снова почувствовал себя мальчиком на побегушках. Подскочи в деревню за тем-то и тем-то, передай ветеринару пробы крови, забери из ремонта всякую всячину – и так далее и тому подобное. После ужина мы с Эмили легли спать. На этот раз вместе, и все было хорошо между нами, но потом, лежа в моих объятиях, Эмили призналась, что на душе у нее тяжело.

– Отчего? – спросил я.

– Думаешь, я не вижу, как трудно тебе, как ты заставляешь себя быть моим мужем?

– Но, милая, разве я не муж тебе?

– Нет. – Она поцеловала меня в забинтованное плечо. – Не притворяйся, тебе здесь плохо. Ладно, пусть все будет, как было, только приезжай ко мне иногда, хорошо?

Пэтси организовала проведение скачек. Все, с кем она сотрудничала, лезли из кожи вон, только бы угодить ей. По ее указанию примерно для сотни важных деловых гостей: кредиторов, поставщиков, землевладельцев – был устроен прием. Пэтси предусмотрела все до мелочей. Прохладительные и прочие напитки, программа скачек, билеты на огороженные места, фото для прессы, ленч, чай.

Челтенхемский ипподром, всегда отличавшийся дальновидной политикой, проявил – в память об Айвэне – всю возможную учтивость по отношению к пивоваренному заводу, главному спонсору соревнований начала сезона, привлекающих огромное количество зрителей. Пэтси сумела повести дело так, что совет попечителей ипподрома сбился с ног, выполняя ее распоряжения. Организаторские способности Пэтси, ее умение влиять на людей заслуживали всяческих похвал.

Для Пэтси отвели ложу спонсоров на трибуне ипподрома, уступающую разве только местам, отведенным для коронованных особ. Там Пэтси устроила приватный семейный ленч для моей матери, а своей мачехи, так что вдова Айвэна могла присутствовать на ипподроме, оставаясь в уединении.

Встретив мать при входе в здание клуба, я проводил ее в ложу спонсоров. Пэтси и здесь оказалась на высоте. Она обняла и поцеловала вдову своего отца. В одежде темно-серых тонов, означавших траур по Айвэну, Пэтси казалась сосредоточенной и деловитой. Яркий шелковый шарфик на шее лишь усиливал производимое Пэтси впечатление.

Чуть сзади Пэтси торчал Сэртис, прятавший от меня глаза. Переминаясь с ноги на ногу, он на долю секунды чуть прикоснулся губами к щеке моей матери и вообще вел себя так, будто тяготился своим присутствием здесь.

– Привет, Сэртис, – сказал я, не скрывая досады.

Он ответил на мое приветствие одним лишь виноватым взглядом и на пару шагов отступил назад. Сколько перемен за эти дни, подумал я.

Пэтси удивленно смотрела на нас обоих. Позднее, улучив удобный момент, она сказала мне: