Дик Френсис - Расследование

– Понятно, – нахмурился лорд Ферт. – А почему вы спросили лорда Гоуэри насчет Ньютоннардса?

– Ньютоннардс не докладывал стюардам о том, что Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог, но он поделился этим с кем-то из букмекеров. И только потом кто-то рассказал об этом стюардам. Хотелось бы знать, кто именно.

– Вы полагаете, что это тот же самый человек, который послал Дэвида Оукли сделать снимки в вашей квартире?

– Возможно, но не обязательно. – Я замялся, бросив на него взгляд, полный сомнений.

– В чем же дело? – спросил он.

– Сэр, прошу вас не обижаться, но мне хотелось бы знать, почему вы присутствовали на расследовании. Почему вас оказалось четверо, а не трое, причем лорду Гоуэри, вы уж меня простите, явно не нравилось такое нововведение?

– Вы вдруг сделались на удивление тактичны, – сказал он, поджав губы.

– Да, сэр.

Он пристально на меня посмотрел. Высокий худой человек с высокими скулами, густыми черными волосами, горящими глазами. Человек с сильным характером, излучавший энергию, которая обжигала вас, – встретив лорда Ферта, вы запоминали его надолго. О таком союзнике я мог бы только мечтать.

– Я не могу давать вам отчет в том, почему я присутствовал, – сказал он, и в его голосе прозвучало неодобрение.

– Значит, у вас были... сомнения относительно того, что расследование будет проведено как положено?

– Я этого не говорил! – возразил лорд Ферт. Но он явно хотел это сказать.

– Лорд Гоуэри выбрал в судьи Эндрю Тринга, который хочет получить от него одну большую уступку. На роль третьего судьи он выбрал лорда Плимборна, который почти все расследование продремал.

– Вы понимаете, что говорите? – Лорд Ферт был искренне шокирован.

– Я хочу знать, каким образом лорд Гоуэри собрал все улики против нас. Я хочу знать, почему секретариат стюардов заказал не ту кассету с пленкой. Я хочу знать, почему лорд Гоуэри оказался глух к нашим доводам, проявил явную пристрастность и желание во что бы то ни стало добиться нашей дисквалификации.

– Это клевета... – начал лорд Ферт.

– Я хочу, чтобы вы спросили его обо всем этом, – ровным голосом закончил я.

Он широко раскрыл глаза. Я пояснил:

– Он может рассказать вам. Вероятность невелика, но она существует. Но мне он не расскажет ни за что и никогда.

– Хьюз... Неужели вы хотите?..

– Расследование проводилось необъективно, и Гоуэри прекрасно это понимает. Вот я и прошу вас обсудить с ним это, вдруг он даст вам объяснения...

– Вы говорите о весьма уважаемом человеке, – холодно напомнил мне Ферт.

– Да, сэр, он богач и аристократ. Он давно стюард, я все это знаю.

– И тем не менее утверждаете...

– Да.

В его горящих глазах появилась задумчивость.

– Он на вас подаст в суд.

– Только если мои предположения ошибочны.

– Я не могу этого сделать, – решительно сказал он.

– И, кстати, если у вас есть магнитофон, захватите его с собой на беседу.

– Я же вам сказал...

– Я это слышал, сэр...

Он встал из-за стола, остановился, словно желая что-то сказать, затем передумал и, поскольку я тоже встал, быстро пошел прочь. Когда он удалился, я обнаружил, что у меня дрожат руки. Я медленно вышел из комнаты, чувствуя себя совершенно разбитым.

Либо я вернул наши с Крэнфилдом лицензии, либо вбил в них гвозди – и только время могло показать, что же именно я сделал.

– Выпейте, мой дорогой, – предложил Бобби. – У вас такой вид, словно вы угодили под паровой каток.

Я выпил глоток шампанского и поблагодарил Бобби. Роберта ритмически дергалась под музыку с кем-то еще.

– Не самый веселый вечер в вашей жизни, старина, – заметил Бобби.

– Кто знает, кто знает...

Он поднял брови и пробормотал негромко:

– Миссия выполнена?

– Скорее подожжен бикфордов шнур.

Он поднял бокал:

– В таком случае за успешный взрыв!

– Вы очень добры, – вежливо отозвался я.

Музыка заиграла в другом ритме, и партнер Роберты подвел ее к столику. Я встал.

– Я пришел попрощаться, – сказал я. – Мне надо ехать.

– Ой, так рано?! – воскликнула она. – Но ведь худшее позади. Больше нет косых взглядов. Давайте навеселимся.

– Потанцуйте с очаровательной девушкой, – предложил мне Бобби, а Роберта взяла своей длинной рукой мою и потянула. Мы пошли танцевать.

– Итак, лорд Гоуэри вас не съел?

– В данный момент он похрустывает косточками...

– Келли, если вы причинили вред...

– Не разбив яиц, омлета не сделать.

Подбородок взметнулся вверх. Я улыбнулся. Она опустила подбородок. Мисс Крэнфилд делается человечней.

Через некоторое время бешеный ритм сменился медленной мелодией, и пары вокруг вступили в клинч – голова к голове, тела слились в одно целое, глаза прикрыты, покачивание в полумраке. Роберта холодно оглядывала танцующих и словно выпустила колючки, когда я поднял руки, чтобы заключить ее в объятия. Она танцевала с прямой спиной, сохраняя дистанцию в четыре дюйма. Нет, человечна, да не очень.

В этой фригидной манере мы протанцевали три танца под липкую, обволакивающую музыку. Она не приблизилась ни на дюйм, и я не предпринимал попытки к сокращению дистанции. Впрочем, она и не торопилась произвести расстыковку. Сдержанно-холодная, грациозно-недоступная, она за полночь выглядела так же безукоризненно, как и когда я впервые увидел ее на балу.

– Я был рад вас здесь встретить, – сказал я.

Она удивленно качнула головой.

– Это не самый удачный бал Скакового фонда в моей жизни, но я все равно рада, что пришла.

– На следующий год все будет забыто, все будет по-другому.

– На следующий год я опять буду с вами танцевать, – сказала она.

– Договорились.

Роберта улыбнулась, и на какое-то мгновение в ее глазах засветилось выражение, смысл которого я не уловил.

Роберта это поняла. Она отвернула голову и, высвободившись из моих объятий, показала жестом, что хочет вернуться к столу. Я вернул ее Бобби, она села и стала пудрить нос.

– До свидания, – сказал я Бобби. – И большое вам спасибо.

– Мой дорогой, всегда к вашим услугам!

– До свидания, Роберта.

Она взглянула снизу вверх. Без выражения. Голос был ровным:

– До свидания, Келли.

Я нашел на стоянке свою низкую оранжевую машину, залез в нее и поехал домой, размышляя о Роберте Крэнфилд. Не из тех, с кем легко и приятно забраться в постель. Слишком холодная, сдержанная, гордая. Как плохо сочетается эта жесткость с волосами цвета меди. А может, она так держалась со мной, потому что я сын деревенщины? Всего-навсего. И сам всего-навсего жокей, а папочка учил, что жокеи – низшие создания, не запачкай свои пальчики, деточка...

Келли, старина, сказал я сам себе, ты ищешь повода обидеться. Может, она и думает так, но тебе-то что за печаль? Так или иначе, она провела с тобой чуть не весь вечер, хотя и старалась тебя не касаться. Ну это, может быть, потому, что слишком уж на вас обоих глазели, а может, просто ей это не доставляло удовольствия... Я ехал, срезая углы, по южной окраине Рединга, затем по узким заброшенным дорогам, гнал машину по той лишь причине, что привык ездить быстро. Эта машина была лучшей из всех, что у меня были. Этой машиной я гордился. Чудо механики – и приятно взглянуть. Наездив на ней тридцать тысяч миль в прошлом году, я еще не утратил радости, возникавшей всякий раз, когда я садился за ее руль. Единственным ее недостатком была – как у всех спортивных машин – довольно слабая печка, которая, несмотря на все починки и уговоры, отказывалась поддерживать температуру выше той, при которой оттаивало ветровое стекло и исчезала опасность отморозить пальцы ног. Если по ней стукнуть ногой, она мстила, выпуская в салон выхлопные газы.