Дик Френсис - Расследование

– Кто послал Оукли в квартиру к Хьюзу?

– Говорю вам, не знаю!

– Но вы уверены, что фотография не поддельная?

– Уверен, уверен!

– У вас нет и тени сомнения? – продолжал наступать Ферт.

– Нет! – В голосе был страх, почти паника. И в этот кульминационный момент Ферт обронил одно-единственное слово, разорвавшееся как бомба:

– Почему?

С минуту кассета крутилась в тишине. Наконец Гоуэри ответил. Совершенно чужим голосом – тихим, надтреснутым, смущенным.

– Это... должно было быть правдой... Я уже говорил... Я бы не дисквалифицировал их... если бы не верил в их виновность. И этот пакет... Когда он пришел, все стало на свои места... Они действительно смошенничали... И я спокойно мог лишить их лицензий. И все стало на свои места.

У меня отвисла челюсть. Ферт смотрел на меня прищурившись, в глазах была жалость.

Гоуэри же продолжал свой рассказ. Начав говорить, он уже должен был выговориться.

– Если я начну с самого начала... вы, наверное, все поймете... Все началось в тот день, когда меня назначили заменить стюарда, ведающего дисциплинарными вопросами в расследовании по делу Крэнфилда – Хьюза. Сейчас это кажется смешным, но тогда я был даже рад, что мне предстоит заниматься этим... А потом... потом... – Он замолчал, пытаясь справиться со своим голосом. – Потом мне позвонили. – Снова пауза. – Этот человек сказал, что... что я должен дисквалифицировать Крэнфилда. – Гоуэри откашлялся. – Я ответил, что это возможно, только если Крэнфилд действительно виновен. Тогда он сказал... что знает про меня кое-что любопытное... и расскажет... предаст огласке... если я не отберу у Крэнфилда лицензию. Я возразил, что могу это сделать лишь в случае виновности Крэнфилда... а я, поверьте мне, не считал его виновным... Ведь скаковые лошади непредсказуемы... Я видел «Лимонадный кубок», и хотя публика устроила обструкцию и стало ясно, что стюарды из Оксфорда будут разбираться с Крэнфилдом и Хьюзом, я и не подозревал, что они передадут дело в Дисциплинарный комитет... Я решил, что есть какие-то обстоятельства, о которых я просто не знаю... и поэтому, когда меня попросили возглавить расследование, я приступил к нему с самыми объективными намерениями. Я прямо сказал человеку, что позвонил мне: никакие угрозы не заставят меня отказаться от взвешенного подхода к делу Крэнфилда...

В его голосе появилось больше уверенности, но это длилось недолго.

– Он сказал... что если после разбирательства Крэнфилд выйдет сухим из воды... моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша... Мне придется уйти из жокей-клуба, и все вокруг узнают... Я еще раз повторил, что не может быть и речи о дисквалификации Крэнфилда, если я не смогу лично убедиться в его виновности, и что шантаж тут не поможет. Я прервал разговор и бросил трубку.

– А затем, – подсказал Ферт, – вы забеспокоились?

– Да, – прошелестел Гоуэри.

– Что именно собирался он предать огласке?

– Не могу вам сказать... Ничего такого, что заинтересовало бы полицию, но все же...

– Но все же это нанесло бы непоправимый удар вашей репутации?

– Да. Я боялся, что это... это просто убьет меня...

– Но вы стояли на своем?

– Я сильно испугался. Я ведь не мог, не мог испортить жизнь Крэнфилду, только чтобы спасти свою собственную. Это было бы бесчестно... Я бы просто не смог спокойно жить после этого... Если бы не было доказательства его вины... Я не находил себе места... Потерял аппетит, сон...

– Почему вы не попросили освободить вас от участия в расследовании?

– Потому что... он сказал мне совершенно четко: если я уклонюсь, это будет практически то же самое, что и оправдание Крэнфилда... Поэтому мне пришлось взяться за все это... в надежде, что появятся неоспоримые улики.

– Что не заставило долго ждать, – сухо продолжил Ферт. – На ваше счастье.

– О!.. – Снова в голосе боль и мука. – Я не понял... что конверт прислал тот, кто меня шантажировал... Я как-то не задавался вопросом, откуда это. Это было... Это было даром небес, избавлением от самых невыносимых... Я не выяснял происхождение конверта. Я сразу поверил в то, что в нем оказалось... Я благодарил обстоятельства...

Конверт пришел за четыре дня до расследования. А Гоуэри неделю провел в терзаниях.

– Когда у вас возникли сомнения? – спокойно спросил Ферт.

– Только потом... Не сразу. Когда Хьюз появился на балу. Вы сказали, что он уверен: все подстроено, и намерен выяснить, кто за этим стоит... Он прямо спросил меня, кто послал к нему Оукли... Уайкем, это было ужасно. Я только тогда понял, что натворил... Где-то в глубине души я все понимал, но никак не мог признаться в этом даже самому себе. Я отгонял от себя сомнения. Они должны были быть виновными...

Воцарилась очередная длинная пауза. Затем Гоуэри сказал:

– Вы проконтролируете... отмену дисквалификации?

– Да, – сказал Ферт.

– Я подам в отставку. – В его голосе было отчаяние.

– Как член Дисциплинарного комитета – да, – сказал Ферт. – Насчет всего остального будет видно.

– Вы думаете, что шантажист... предаст все огласке, если Крэнфилд получит назад лицензию?

– Это не поможет ему...

– Но...

– К тому же на вашей стороне закон...

– Закон тут не самая надежная защита.

– Что же у него на вас имеется?

– Я... я... я... Боже!

Запись прекратилась на том самом месте, где связная речь перешла в набор отдельных слов и всхлипов.

– Я прекратил запись, – сказал Ферт. – С ним случилась самая настоящая истерика. Это уже нельзя было записывать.

– Понятно.

– Он сообщил мне, что именно знает про него шантажист. В принципе, я готов поделиться с вами и этой информацией, хотя Гоуэри очень этого бы не хотелось. Но это не должно пойти дальше вас.

– Я не буду никому рассказывать, – пообещал я.

– Он рассказал мне, – Ферт презрительно наморщил нос, – что он подвержен неким порочным сексуальным наклонностям. Учтите, он не гомосексуалист. Впрочем, это было бы даже лучше. В наши дни это уже не является предметом шантажа. Оказалось, он член своеобразного клуба, где собираются любители острых ощущений, которых объединяет страсть к... – Он смущенно замолчал.

– К чему же? – как можно равнодушней проговорил я.

– К флагеллации. – Он нарочно воспользовался редким книжным словом, словно лишь оно не могло запачкать того, кто его произносил.

– А-а, – протянул я. – Старая забава.

– То есть?

– Известная в Англии болезнь. Описана еще в «Фанни Хилл». Секс доставляет удовольствие, когда партнеры делают друг другу немножко больно. Монахини с их милыми строгостями, добропорядочные граждане, которые платят за то, чтобы их стегали, – фунт за удар.