Дик Фрэнсис - Смерть на ипподроме (Кураж)

А наклейка на глаза? Ну почему так важно было, увижу я пустой двор и заброшенную кладовую или нет? Что бы изменилось, если бы я был в состоянии говорить и видеть?

Видеть... Я бы видел выражение его лица. Я бы видел Кемп-Лора... Вот в чем дело. Он не хотел, чтобы я видел именно его. А если это так, то и рот он мне заклеил просто, чтобы не отвечать и не попасться в ловушку. А заговорил он лишь раз и то измененным голосом. Конечно, он не хотел, чтобы я его узнал.

В таком случае он считает: я не знаю, кто меня похитил, и не представляю, кто он такой. Значит, по его мнению, Джеймс случайно выбил сахар, и он не слышал, что мы с Тик-Током объехали все конюшни и что я расспрашивал насчет «ягуара». Это давало мне некоторое преимущество на будущее. Если он оставил где-нибудь какие-нибудь следы, у него не будет необходимости немедленно их уничтожить. И он не будет постоянно настороже.

Глядя на свои бескровные пальцы и представляя, какую боль мне придется еще пережить, я понял, что в моем сознании отказали все тормоза. Восстановить то, что он разрушил, — этого недостаточно! Он сам вколотил в меня безжалостность, которой мне не хватало И теперь я должен отомстить и за себя, и за всех своих товарищей. И сделать это без сожалений.

Наконец-то она приехала. Хлопнула дверца машины, и ее быстрые шаги зазвучали на дороге. Дверь телефонной будки открылась, впустив ледяной ветер, и она, одетая в брюки и стеганую синюю куртку, стояла на пороге. Свет падал на ее темные волосы, оставляя глубокие тени под глазами.

Я страшно обрадовался. Попытался выдать самую широкую улыбку, но из этого ничего не вышло.

Встав на колени, она внимательно оглядела меня: у нее застыло лицо.

— Твои руки! — только и сумела она выговорить.

— Ты привезла ножницы?

Она вынула из сумки большие ножницы и разрезала веревки. Нежно и осторожно. Потом убрала крюки с моих колен, отложила их в сторону, сняла коричневые от крови обрезки шнура с запястий. На их месте остались раны темные и глубокие.

— Там внизу — еще веревка, — указал я на ноги. Она разрезала путы и на лодыжках, ощупав брючину. Было слишком холодно, чтобы брюки могли высохнуть, — Ты что, купался? — спросила она. Голос ее дрогнул. Послышались шаги, и за спиной Джоан возникла мужская фигура.

— Ну как, мисс, порядок? — раздался простонародный говорок.

— Да, спасибо. Не могли бы вы помочь моему кузену добраться до машины?

Он остановился на пороге будки и, посмотрев на меня, не удержался:

— Господи!

— Да уж! — отозвался я.

Это был крупный, крепкий мужчина лет пятидесяти, с лицом обветренным, как у моряка, и с таким выражением, будто он уже успел повидать все на свете и во всем разочароваться.

— Здорово вас отделали.

— Лучше некуда. Он усмехнулся.

— Ну пошли. Нет смысла тут торчать.

Я неуклюже поднялся и повис на Джоан, обхватив ее за шею. А оказавшись в таком положении, решил, что грех им не воспользоваться, — поцеловал ее.

— А вы будто сказали, что он кузен!

— Кузен и есть, — решительно отрезала Джоан, Даже слишком решительно.

Водитель распахнул дверцу.

— Его, видать, к врачу надо везти?

— Нет, нет. Никаких врачей!

— Но тебе нужен врач, — отозвалась и Джоан.

— Ни за что!

— У вас же руки отморожены.

— Нет, просто я замерз.

— А что с вашей спиной?! — обнаружил таксист прилипшие к коже клочки рубашки.

— Я падал... На гравий.

— Ловко. — Он не поверил.

— Но спина, к тому же, вся в грязи, — ужаснулась Джоан.

— Ты ее вымоешь. Дома.

— Без врача вам не обойтись, — повторял водитель.

— Мне нужен только аспирин и постель.

— Ну, ты, наверное, знаешь, что делаешь, — заметила Джоан.

— А где свитер?

— В машине... И еще кое-что. Ты сможешь переодеться. И чем быстрее ты попадешь в горячую ванну, тем лучше.

— Только не согревайте руки слишком быстро, а то пальцы отвалятся.

Вот утешитель нашелся! И, пожалуй, не слишком-то надежный малый.

Мы двинулись к машине. Обычное черное лондонское такси. И какими чарами Джоан удалось заставить этого типа поехать за город среди ночи! И еще меня интересовало: включен ли счетчик? Включен.

— Садись скорее, здесь хоть ветра нет.

Я повиновался. Из чемодана она достала свой свитер и теплую куртку на молнии — явно мужскую. И снова извлекла на сумочки ножницы. Несколько быстрых разрезов — и остатки моей рубашки на сиденье. Двумя длинными полосами она перевязала мне запястья. Таксист наблюдал внимательно, потом высказался:

— Нет, это дело для полиции! Я покачал головой.

— Обычная драка.

Он показал мне крюки, притащенные из телефонной будки:

— А это как назвать? Я отвел глаза.

— Выкиньте их в канаву!

— Ничего, пригодятся для полицейских! У меня уже не было сил повторять.

— Я же сказал, никакой полиции...

На его разочарованной физиономии появилось выражение — мол, видали мы и таких. Он пожал плечами, исчез во мраке и вернулся уже без крюков.

— Они в канаве за будкой. Это если вы передумаете.

— Ладно, спасибо.

Джоан кончила бинтовать, помогла мне одеться и застегнула молнию. Пару меховых варежек удалось натянуть без особой боли. А уже после этого Джоан достала термос с горячим бульоном.

Она поднесла чашку к моим губам, и я посмотрел в ее черные глаза. Я любил Джоан. Да и как можно не любить девушку, которая глубокой ночью позаботилась о горячем бульоне.

Таксист тоже хлебнул бульона. Потопав ногами, заметил, что становится холодновато, и повез нас в Лондон.

— Кто это сделал? — спросила Джоан.

— Потом скажу.

Она не настаивала. Вытащила из чемодана отделанные мехом домашние туфли, толстые носки и свои эластичные брюки.

— Обойдусь носками, брюки мне не снять, — отказался я, и сам услышал, какая усталость звучала в моем голосе.

Джон не стала спорить. В тряской машине она опустилась на колени, сняла с меня мокрые носки и туфли и надела сухие.

— Ноги у тебя ледяные.

— Я их совсем не чувствую.

Туфли были велики мне и уж тем более велики для Джоан.

— Это его туфли? — спросил я.

— Да.

— И куртка?

— Я ее купила ему на Рождество. Вот, значит, как. Не самая подходящая минута, чтобы это услышать.

Помолчав и как бы решившись на что-то, она сказала:

— Но я ее не отдала ему.

— Почему?

— Она не вполне соответствует его респектабельной жизни. Вместо нее я подарила золотую булавку для галстука.

— Подходяще.

— Прощальный подарок, — сообщила она спокойно. Я-то знал, что все это далось ей нелегко.

— Ты что, из железа сделан, Роб?

— Было железо, да проржавело малость.

— Прости, что мы так долго. Понимаешь, еле нашли.

— Главное, что ты приехала.

В тряской машине руки и плечи ныли без передышки, а когда я пытался усесться поглубже, — протестовала ободранная спина. В конце концов я закончил путешествие, сидя на полу и положив голову и руки на колени Джоан.