Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда

- Умная тварь! - ласково произнес старик и зашагал к лошади.

45. ОГОНЬ И ГРАНАТЫ

Первая часть операции была, закончена. Солнце клонилось к, закату. Мы готовились к выступлению. Партизаны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку. Особенно осторожно нужно было обращаться с бутылками самовоспламеняющейся жидкости "КС". Их приходилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревянными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.

Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой - медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.

Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали последние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.

- Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады, - предупредил Карягин. - Этот господин Гюберт, видать, хитрый, как змей.

Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:

- А как же быть с ней, Кондратий Филиппович?

Я усмехнулся. Действительно, проблема!

- Давай мне своего зверя, - сказал один из партизан, который должен был конвоировать пленных, - я его уберегу.

В поход к "осиному гнезду" выступали двадцать четыре человека.

- Филимоныч! - спохватился я. - Где же твоя приманка?

- Ай, батюшки! - всплеснул он руками. - Чуть не запамятовал... Сей минут! - И старик бросился к своей телеге.

- Миша, - обратился я к Березкину, - дай-ка мне один порошочек от насморка.

Березкин усмехнулся, достал из кармана спичечную коробку, завернутую в бинт, извлек из нее порошок и подал мне.

Фома Филимонович порылся в своем мешочке и достал кусок полувяленой говядины. Я разделил его на две части, сделал в каждой глубокий надрез и осторожно высыпал порошок.

- Получай, - сказал я старику.

- Порядок, - заметил он и осведомился: - А начинка верная?

За меня ответил Березкин:

- Будь здоров! Как глотнет, так и зубы на полку. Мгновенный паралич. И гавкнуть не успеет.

- Добро! - И Фома Филимонович кивнул головой.

Он старательно обернул мясо листьями орешника и положил в карман. Потом достал из-за голенища нож, попробовал лезвие концом большого пальца и заметил:

- Вот навострил, что бритва! Видал?

Подошедший Трофим Степанович доложил:

- Все готово, майор. Можно в путь-дорогу...

- Одну минутку... - проговорил я и крикнул Сереже Ветрову: - Парень, за тобой остановка!

Сережа, возившийся на телеге у радиостанции, ответил:

- Сейчас, Кондратий Филиппович...

Немного спустя он закончил сеанс и подал мне коротенькую радиограмму. Большая земля сообщала:

Вторично подтверждаю прибытие самолета ночью на воскресенье два ноль-ноль. Обеспечьте шесть сигнальных костров коридором, два ряда, дайте белую и красную ракеты направлении посадки.

Я чиркнул спичкой и сжег бумажку. Ветров отдал рацию партизанам, идущим на аэродром.

- Всё? - осведомился Трофим Степанович.

- Всё!..

- По коням, хлопцы! - скомандовал Карягин. - Дозор вперед! Держаться, как я сказал.

Четверо партизан выехали вперед и вскоре скрылись в лесу.

Логачев и я сели на коней тех двух партизан, которые повели Гюберта и Похитуна на аэродром.

Отряд всадников вытянулся длинной цепочкой. Впереди ехал Трофим Степанович. Замыкали шествие две телеги: на одной сидели Фома Филимонович и Таня, на другой - Березкин и Ветров.

Солнце зашло. Я посмотрел на часы: стрелки показывали без пяти девять. Двигались точно по тому пути, по которому мы уже прошли в среду. Сгущались зеленоватые сумерки, лес окутывался мраком. Ехали шагом, не торопясь, в полном молчании, только слышно было, как похрапывали кони да под копытами трещал сухой валежник.

Когда землю и лес накрыла теплая тихая звездная ночь, мы наткнулись на наш передовой дозор.

- Большак, - доложили ребята. - Направо развилок.

- Спешиться! Привязать коней к телегам, - скомандовал Трофим Степанович и спросил дозорных: - Далеко ли до большака?

- Сотня метров, не больше, - ответили ему.

В кружок собрались партизаны, назначенные в охранение, и минеры.

- Сверьте часы, - предложил я. - По моим двадцать два сорок пять. Мины ставить ровно в двадцать три тридцать. Минеры могут отправляться.

- Сбор здесь! - предупредил Трофим Степанович.

Два всадника скрылись в темноте. Перед ними стояла задача заминировать дорогу из "осиного гнезда" в районный центр.

Спустя несколько минут отъехали еще четверо - боевое охранение: двое к Селезневке и двое в Ловлино. Вооруженные ручными пулеметами, они должны были обеспечить операцию от какой-либо случайной угрозы со стороны и блокировать подъезды к гюбертовскому гнезду. Одного парня оставили сторожить лошадей.

Все остальные - четырнадцать человек, предводительствуемые Фомой Филимоновичем, - зашагали в сторону "осиного гнезда". Кольчугин повел нас по узкой, одному ему известной тропке. Пересекли большак и вновь углубились в лес.

Шли тихо, бесшумно, стараясь не шелохнуть листом, не наступить на сухую ветку, не звякнуть оружием.

Прошло около часа, прежде чем Фома Филимонович остановился на краю поляны. Впереди, шагах в полутораста, виднелись очертания строений Опытной станции.

- Ближе никак нельзя! - шепнул мне старик. - Собаки учуют. - Он глубоко вздохнул и закончил: - Ну, Кондрат, пойду я!..

- Иди! - сказал я и крепко пожал его руку.

Ночная темнота быстро скрыла его удаляющуюся фигуру. Ко мне подошли Таня и Сережа, стали рядом, молча, недвижимо. В тишине леса чуялось что-то обманчивое, враждебное.

Вдруг тишину нарушило грозное ворчание псов, и сразу раздался повелительный окрик, громкое щелканье затвора:

- Хальт!

- Это я, Гейнц... Фома, - раздался в ответ голос Кольчугина. (И я ощутил, как к моей руке прижалась дрожащая всем телом Таня.) - Майор едет... Отворяй ворота!

- О, гут, гут!

Потом взвизгнула калитка на несмазанных петлях, скрипнули и распахнулись ворота - и снова тишина.

Я затаил дыхание и напряг до боли глаза. Чтобы унять нарастающее волнение, стал отсчитывать про себя секунды: пять... семь... десять... двадцать пять... сорок... пятьдесят. Секунды превращались в минуты, волнение нарастало. Сейчас там, за глухим забором, решалась судьба всей операции, и решал ее Фома Филимонович. Прошло пять минут. Я загибал пальцы и уже машинально отсчитывал снова: десять... пятнадцать... тридцать... пятьдесят...

Но вот снова взвизгнула калитка, и немного спустя появился силуэт Фомы Филимоновича. Старик подошел вплотную, шумно вздохнул и брезгливым движением отбросил в сторону нож.

- Как? - спросил я одними губами.

- Уложил обоих! - проговорил старик. - Впервые за всю жизнь, и сразу двоих! - Он опять вздохнул. - Ничего не попишешь... Такое лютое время подоспело - надо либо убивать, либо самому мертвяком делаться!