Буало-Нарсежак - Волчицы

______________

* Героини трагедий - Корнеля "Полиевкт" (1641 - 1642) и Расина "Береника" (1670).

Я встал, вышел из алькова. Паркет холодил ноги. Ощупью добрался до окна и открыл ставни. Улица заканчивалась площадью, на которой высился расплывчатый в утреннем тумане силуэт церкви с освещенными витражами. В другие времена я вновь лег бы в постель, больной от отвращения и тоски. Но этим утром ничто не могло умалить мою веру в себя. Я энергично умылся холодной водой. Все казалось мне распрекрасным, а я никогда не лукавил с тем, что доставляло мне удовольствие. Ну в самом деле, не стал же я чудовищем только потому, что жизнь однажды слегка вскружила мне голову! Я привел себя в порядок. Причесался. Освежился одеколоном. Взглянул в зеркало в платяном шкафу. Костюм старого Мадинье с чрезмерно высоким воротом и множеством кармашков делал меня похожим на студента Эколь Нормаль 1900-х годов. Аньес будет над чем всласть повеселиться. Я не мог бы объяснить почему, но мнение Аньес значило для меня гораздо больше, чем мнение ее сестры.

Элен была в столовой.

- Как спалось? Хорошо отдохнули?

- Спасибо. Лучше не бывает.

Она подвинула мне развернутый газетный лист.

- О вашем друге уже пишут, правда, пока без подробностей. Прочтите. На третьей странице.

Две строки из газетной заметки о происшествиях за последний час неприятно поразили меня:

По всей видимости, смерть наступила в результате несчастного случая, но не исключено и убийство.

- Бедняга Жерве, - вздохнул я.

- Люди стали недоверчивы, - заметила Элен. - В несчастные случаи больше не верят... Берите масло.

В пепельном утреннем свете, делавшем наши лица какими-то помятыми и несвежими, Элен выглядела еще более увядшей, чем накануне. Только-только пробило восемь, а она была уже одета для выхода в город.

- Элен, - начал я, - нам нужно кое-что обсудить: ни за что на свете я не соглашусь усложнять вашу и без того нелегкую жизнь. Напротив, я желал бы помочь вам, не знаю, правда, как, но должен же быть способ, и не один...

- От вас ничего не требуется, - перебила она меня. - Я не нуждаюсь в вашей помощи.

- Так ли?

- Да. Заботы о пище не доставляют мне больших хлопот, а хозяйство не мужское занятие.

- Элен, я крайне тронут...

Она сама на этот раз положила руку на мою. И сделала это с какой-то внезапной решимостью, словно заранее обдумала этот жест; уже целиком войдя в роль Бернара, я добавил:

- Я должен поблагодарить вас и за все остальное - за письма и посылки...

- Теперь это в прошлом, Бернар. Вы здесь.

Она пристально смотрела на меня своими серыми, внимательными глазами, которые не умели смеяться. Было в ней что-то от школьной учительницы, и я с еще большей, чем накануне, силой ощутил: меня экзаменуют.

- Я счастлив быть здесь, - глупо сказал я; в этот момент ее рука более дружески оперлась на мою, и неуместная мысль пронеслась у меня в мозгу: она девушка.

- Чему вы улыбаетесь? - тихо поинтересовалась она.

- Тому, что чувствую себя в безопасности... Что, кажется, у меня есть наконец дом!

- Это правда? Вы говорите это не только для того, чтоб сделать мне приятное?

- Элен, как вы можете?..

Она убрала руку и оперлась подбородком на переплетенные пальцы.

- Да, знаю, жизнь у вас была не из легких.

- Может быть, не такая уж нелегкая, но проведенная в трудах и одиночестве... Пришлось вкалывать, чтобы прочно поставить дело. Помогать было некому: родители умерли. Дядя - очень щедрый человек, но наведывался во Францию раз в несколько лет...

- Есть ли от него известия?

- Нет. Боюсь, не умер ли он, бедняга. У него была неизлечимая болезнь печени.

- А вы не пробовали возобновить отношения с сестрой?

- Нет. И не стану.

- Почему?

- Да потому, что Жюлия... Мне бы не хотелось, например, знакомить вас с этой особой, понимаете?

- Да, - медленно выговорила Элен. - В семье не без урода.

В соседней комнате зазвонил телефон, но она не тронулась с места.

- Я представляла вас иным, - вновь заговорила она.

- Из-за моей профессии?

- Ну да. Вы казались мне более могучим, более...

- Вроде лесоруба, - засмеялся я.

- До чего я глупа! - смутилась она, и мне это понравилось.

Телефон надрывался, я повернул голову в сторону гостиной, но Элен, чуть пригнувшись ко мне, объяснила:

- Это сестре. Не обращайте внимания. Аньес часто звонят.

- Вы сожалеете? - спросил я.

- О чем?

- Ну... что я не похож на лесоруба?

Она взглянула на часики и поднялась.

- Нисколько, - с игривостью, на короткий миг осветившей ее лицо, ответила она, и я словно подглядел в ней маленькую девочку, какой она когда-то была.

- Элен!

- Я тороплюсь! Ешьте досыта. Отдыхайте.

Она ушла. Телефон умолк, зато звякнул колокольчик в передней и послышались чьи-то удаляющиеся голоса. Я намазал хлеб маслом. До чего же здорово есть сколько душе угодно! Газета сползла на стул. Я развернул ее и еще раз прочел встревожившую меня заметку. В общем-то, она ничего не значила. О том, что неизвестный, обнаруженный мертвым на железнодорожных путях, был беглым военнопленным, умолчали. Видимо, на этот счет существовала инструкция. В остальном - предположение об убийстве, общее место, журналистские штучки...

И тут меня осенило, я отложил нож. Мыслимо ли это? Как же я сразу-то не догадался о том, что буквально бросается в глаза? Если теперь я признаюсь, что я не Бернар, меня непременно заподозрят в убийстве с целью занять его место. Может быть, даже в умышленном убийстве. Моя ложь, как ловушка, захлопывалась за мной. Правду говорить слишком поздно. Я так резко оттолкнул от себя чашку, что кофе выплеснулся на скатерть. Стоп!.. Не спешу ли я с выводами? Действительно ли я вынужден лгать и дальше? Приговорен ли оставаться Бернаром?.. Но способен ли я выдержать взгляд Элен в случае, если признаюсь, что...? Нет! Я слишком далеко зашел в отношениях с ней. К тому же я не могу позволить женщине судить меня. "Ну что ж, старина, - с горечью подумал я, - женись на ней. Если уж быть Бернаром, то до конца!" Чем больше я представлял себе последствия своей... неосторожности, тем больший испытывал страх. Я удрученно повторял: "Ты Бернар! Ты Бернар!" Ну да, я Бернар, и любая ничтожная оплошность может меня погубить, а сколько их я уже совершил. Мое благодушие сменилось отчаянием, я даже подумал, не сбежать ли мне, не скрыться ли, пусть это и позорно. Но деньги?.. Жерве был беден, одинок. А у Бернара имелся счет в банке. Решительно я погружался в пучину грязи и низости. Стоило ли спасать свою шкуру ценой такого позора? Но ведь речь не о моей шкуре, а о моем будущем творении, лучшем, что есть во мне, единственном оправдании моей жизни. Нет, этим я ни за что не поступлюсь. Впрочем, еще есть время все обдумать. Может быть, есть какая-нибудь уловка, которая поможет мне выпутаться.