Себастьян Жапризо - Любимец женщин

Я увидела как раз такую картину, какую рисовало мне прежде мое полное ревности воображение: в будке был Тони - он обнимал и стоя трахал раскрасневшуюся и постанывавшую крашеную блондинку, и это была не Саломея. Я могу точно сказать, кто она, хотя сама в ту минуту ее не сразу узнала: это Трещотка, парикмахерша из Сен-Жюльена.

Они даже не потрудились раздеться. Платье у нее задрано до пупка, на голове - большая шляпа, выходные панталоны зацепились за лодыжку. У Тони были расстегнуты брюки, и он обеими руками придерживал ей зад, помогая получить все сполна. Увидев меня, они остолбенели, словно я с того света явилась. Да у меня и вправду, наверное, был такой вид.

Я крикнула:

- Выходи!

Он поплелся к двери с оскорбленной рожей, на ходу застегивая ширинку и стараясь держаться подальше от ружья.

- Послушай, это совсем не то, что ты думаешь! - оправдывался он.

На ту потаскуху я вообще внимания не обращала, не знаю даже, когда и как она скрылась. Я следила только за Тони. Он пятился, а я шла за ним по песку; слезы застилали мне все, и его лицо казалось тусклым, бледным пятном на фоне багряного неба.

Я крикнула:

- Ты подлец! Ты меня унизил, унизил!

Он как сумасшедший замахал руками, умоляя меня не стрелять. И при этом называл меня Эммой - ей-же-ей. Он уже не узнавал меня и, верно, решил, что к нему вернулся тот кошмар, который был месяц назад.

- Меня зовут Белинда! Вспомнил, сволочь?!

И я уткнула ему в грудь дуло ружья. Он чуть не упал. От страха он совсем потерял соображение и болтал невесть что:

- Хорошо, хорошо. Как тебе хочется - пусть так и будет. Но послушай! Я с этой девкой только десять минут назад познакомился! - Он протянул мне левый кулак, показывая обручальное кольцо на пальце: - Вот, она мне просто хотела передать весточку от жены!

Я так и застыла. Еле ворочая языком, пробормотала:

- Так ты еще и женат?

Он тоже остановился и утвердительно кивнул; мне даже кажется, что он попытался изобразить дурацкую улыбку - словно это его признание все объясняло и снимало с него всякую вину. И я нажала на курок.

Он упал навзничь, руки и ноги как-то странно вывернулись, грудь залилась кровью. Я уверена, что он был уже мертв, когда оказался на песке. Он даже не крикнул, а если и крикнул, то гром выстрела заглушил все. Мне как будто послышался какой-то вопль, но это было уже много времени спустя. Может, парикмахерша, когда бежала подальше от того места, а может, просто чайки - точно не знаю. А может быть, это у меня внутри все кричало.

Я не смогла бы даже четко вам сказать, на каком расстоянии от кромки океана я его убила, был тогда прилив или отлив - ничего не помню. И уж совсем глупо предполагать, будто я могла додуматься перетащить труп туда, откуда его унесло бы океаном. Я бы не решилась и прикоснуться к нему. Он лежал у моих ног, я смотрела на него, и в мыслях у меня была пустота. Я смотрела на него, и мне было холодно - только и всего.

Затем я подумала, что жизнь моя кончена. Я прижала к себе ружье и, поскольку не знала ни куда теперь идти, ни что делать, вернулась в "Червонную даму".

И вовсе не так все было. Во-первых, звали его не Тони и не Венсан или как там еще. Звали его Франсис. И был он студент.

Во-вторых, никогда Красавчик в тюрьме не сидел. Он рохля и домосед и в рискованные дела не лез. В армию его забрали - что верно, то верно, но тогда же, когда и всех. Я слыхала, будто он там капралом стал. А после о нем уже ни слуху ни духу.

К тому же я не негритянка. В те времена в каждом борделе обязательно была негритянка, а в Шаранте публичных домов больше, чем девок в Сенегале. Вот меня и мазали каждое утро коричневой краской. И между прочим, у меня вполне даже ничего мордашка получалась, хотя и чуднАя - зубы так и сверкали.

Короче, одна из нас врет: либо Белинда, либо я. Не пойму только, откуда она все это взяла? Небось хочет понравиться, вот и болтает всякую ерунду; а может, ей в том выгода какая есть - Белинда всегда была хапуга.

Послушать только, как она расписывает "Червонную даму" - люстры шикарные, рояль, клиенты во фраках, шампанское, пирожные. В жизни не видела. Мещанский загородный домишко прошлого века, только и всего; а сад весь ежевикой колючей зарос - какие уж там пальмы. Лишний раз не выйдешь. В город мы выходили не когда захочется, а только раз в десять дней; так и звали - "десятиной". Да и какой это город, ведь не Париж и даже не Нант: выпьешь рюмочку гренадина в кафе на набережной, зеваки вылупят зенки - на нас любуются, покажешь им язык, а больше делать вроде и нечего. Я со скуки просто подыхала, потому и в город не особо рвалась. Бывало, целый день в зеркало смотрелась - без краски этой коричневой хоть вспомнить, какая я на самом-то деле; но и это тоже надоедало. В городе меня никто не ждал. В самый первый раз меня продал вообще невесть кто, я его и не знала - вот что бывает с пропащими девушками.

Я уже не один бордель сменила, и этот был не хуже и не лучше других. Но тут по крайней мере окно откроешь - с океана свежестью веет. Клиенты все знакомые: адвокат, аптекарь, мясник. Отцы приводили своих сыновей, когда те подрастали. В гостиной вечно хлоркой воняло. Знаменитый рояль - завалящее пианинишко с дешевой распродажи, его нам всучили как бесплатное приложение к большим настенным часам с боем, что над стойкой. Время на них всегда было кому какое нравится - стрелок не было и в помине. Я все прекрасно помню. Пианинишко какое-то кривобокое, червем источенное, - покрыли его белым лаком - стиль джаз. Клавиши через одну - с таким беззубым ртом не очень-то покусаешься. Крышку иногда открывали: наши двойняшки ради заезжих коммерсантов в четыре пальца исполняли начальные этюды из "розового самоучителя". Одеты они бывали тогда под девчушек: белые носочки, в волосах бантики. Жуть. Утешались мы шипучим. Завсегдатаям подавали белое вино местного разлива. На этикетке красовалось: "Солнечные погребки". Ничем другим этот набор не разнообразили.

А хозяйка нашего борделя, Мадам? Это вообще финиш. Бывшая колонистка, она потом оставила пеньюар и стала классной надзирательницей в Периге. А потом получила наследство от брата, виноторговца. Еще молодая - тридцать с хвостиком - и внешне вполне, вот только одевалась черт знает как, но это чтобы от нас отличаться. Вроде бы и не злая баба, но у нее бывали хорошие дни и плохие. В хорошие она ни с кем из нас не разговаривала.

В общем, меня таки трясет от этих бредней Белинды. Конечно, не обязательно всем идиотам головы рубить, но случись мне ее встретить - я бы законопатилась где-нибудь подальше. А так можно и посмеяться над ее сказками о королевских платьях, комнатах с занавесками над кроватью, шикарных ваннах и прочей фигне. Хорошо, что таких хором, как в ее россказнях, в жизни не бывает, а то письма пришлось бы носить самой и марки на почте некому было бы продавать - девки все до одной разбежались бы по борделям.