Роберт Кемпбелл - Расчудесный Хуливуд

– Котлета, – сказала Му.

– Что?

– Ты отключился.

– А. Ну да. А почему ты не в постели?

– Мне разрешили не ложиться. Я ведь здесь только вторую ночь. И мне надо о многом подумать.

– Этим ты сейчас и занимаешься? Думаешь?

– Да нет, я рисую. Разве ты не видишь?

– А что ты рисуешь?

– Картинки.

– Какие картинки? Можно посмотреть? Она замерла в нерешительности.

– Да, знаешь ли, – с явным сомнением в голосе сказала она. – Это не такие картинки, которые рисуют ради забавы.

Котлета, нахмурившись, ткнул пальцем в диван, на котором она сидела.

– Можно мне, по крайней мере, присесть? – Тебе нельзя находиться здесь.

Он вновь надкусил яблоко.

– В чем дело? Мужчин сюда не пускают? – с набитым ртом спросил он.

Му рассмеялась.

– Мужчин? – насмешливо переспросила она. Котлета стерпел эту насмешку.

– Но этот верзила-ниггер шляется туда и сюда, сколько ему захочется!

– О Господи, тебе не следует называть его так.

– Называть его как?

– Как ты выразился. Порядочные люди такого не говорят.

– Там, откуда я родом, ниггера всегда называют ниггером.

– Прошу тебя.

– Ладно. Ну хорошо, покажи мне, что ты рисуешь.

– Ладно. Смотри.

Она подтолкнула к нему блокнот. Он раскрыл его на коленях, посмотрел первый рисунок, перевернул страницу, потом следующую… и в каждый рисунок он всматривался чрезвычайно внимательно.

– Послушай, они же почти одинаковые. А что все это должно означать?

– А сам не понимаешь?

– Ну, вот эта фигурка в белом платье с красными пятнышками лежит на земле.

– Это Мими. Это ее кровь. И лежит она не на земле, а на крыше.

– Ага. Значит, вот эти черточки – это парапет?

– Верно.

– Ага. А это та самая штуковина в самом углу крыши?

– Верно, – ответила Му, польщенная тем, что ее рисунок оказался хорош.

– А это что такое?

– А это кто-то прячется за этой штуковиной. Я только что вспомнила об этом. Вспомнила, что все время, пока меня имел этот сукин сын, из-за угла торчала чья-то голова.

– Наверное, Диппер.

– Я тоже так думаю.

– А почему же на всех картинках одно и то же?

– Это называется терапия.

– Что-что?

– Если я буду все время рисовать одно и то же, то, как мне объяснили, я перестану его бояться.

– А ты боишься?

В сумасшедших глазах Котлеты промелькнуло сочувствие.

До сих пор она не обращала внимания на то, какие странные, живые, потрясающе красивые глаза у Котлеты. И парень он умный, ничего не скажешь. Внезапно она почувствовала прилив симпатии к ночному гостю.

– С твоей стороны было очень мило поехать со мной в участок. Да и там ты хорошо себя вел.

– Ну, не мог же я тебя бросить.

– Хочешь подняться ко мне? – спросила она.

Его сердце стремительно застучало. Ее предложение было предельно недвусмысленным. Не получал он еще таких предложений, да и не глядели на него еще девочки так, как глядела сейчас Му.

– Чего ради?

Собственный голос показался ему чужим.

– Посмотришь, как я там устроилась.

– Ладно.

Он швырнул огрызок – а точнее, добрую половину яблока – на стол и поднялся с места.

Она поднялась по лестнице первой, и он увидел, что на ней, кроме прозрачной ночной рубашки, ничего нет. Рванувшись вперед, он мог бы сейчас поцеловать ее в голую попку. Ему хотелось прикоснуться к ней, его разбирало нетерпение.

– А знаешь, что еще мне сказали?

– Что?

– Что если я буду рисовать и рисовать, то запросто могу вспомнить еще что-нибудь.

Он отдернул уже потянувшуюся к ней руку и полез в карман проверить, на месте ли перочинный нож.

Море было цвета серо-зеленой отравы, тучи висели так низко, что, казалось, задевали берег. Волнения, правда, почти не было. Где-то далеко над морем бушевала гроза. Она шла сюда и должна была разразиться в течение ближайшего часа. Туман казался саваном, опущенным на сырой песок.

И тем не менее Хобби решил искупаться. Может быть, машинально подумал и чуть было не пожелал он, молния, ударив с небес, поразит его в темя – самую высокую точку на поверхности океана, – и тогда он камнем пойдет на дно.

А думал он сейчас вот о чем: какая несправедливость наказывать человека его лет и масштабов за то, что вытворил пятнадцать лет назад глупый юнец. Пьянство, наркотики, женщины, порнография, поиски приключений, сексуальные эксперименты, оргии, таинственные церемонии – самое меньшее, одна из которых вышла из-под контроля и обернулась целой цепью нежеланных и непредвиденных последствий. Все это можно списать на разбухшие яйца и взбунтовавшиеся гормоны. Классический случай ограниченной ответственности за свои поступки, обусловленной самыми естественными причинами.

Да ради Бога! Как можно обвинять человека в том, на что его подбили фокусы матушки-природы. И разве гормоны сами по себе не являются столь же мощными источниками агрессивного насильственного поведения, как алкоголь и сахар? И разве не оправдали политикана из Сан-Франциско, ставшего убийцей из-за того, что он переел «Туимкиз»? И разве тех, кто избивает жен и даже убивает их, не выпускают на свободу только потому, что на момент совершения преступления они были пьяны или находились в стрессовом состоянии?

И вся эта ерунда с черными кошками, пентаграммами, «Водолеем», колесницей Люцифера, первосвященника адского воинства, с принесением в жертву козла, с целованием в задние уста, с дьявольскими пактами и обетами, с обнаженными женщинами, распластанными на плоском жертвенном камне. Все это было игрой, спектаклем, все это было полным дерьмом. Никто же не верил в это по-настоящему. Да ведь по-настоящему ничего и не происходило!

Волосы у него были влажными. На нем был всегдашний купальный халат. Ноги у него отливали синевой и напоминали ноги мертвеца в искусственном свете, заливавшем патио и проникавшем оттуда в гостиную.

Ева Шойрен сидела на большом кожаном пуфе возле кофейного столика с зеркалом. Из саквояжа она достала фиалы, шкатулки и свечи. На столике появилась и чугунная кадильница в форме жабы. Появился кинжал, появился экземпляр "Гримуара Гонория", в котором описаны ступени, нисходя по которым, вызываешь дьявола: заколов козла, обезглавив черного петуха, вырвав глаза у кошки…

Хобби наблюдал за ее действиями. Он постоянно клялся, будто не верит в весь этот вздор, но все равно испытывал сейчас сильное волнение, его сердце отчаянно билось, а дыхание никак нельзя было назвать ровным.

– Не уверен, что это удачная мысль, – сказал он.

– А когда появится Боливия?

– Он вообще не появится. Я позвонил ему и попросил приехать на небольшое совещание в связи с возникшей проблемой, а он ответил, что у него лично никаких проблем нет и ни в каких посиделках, связанных с заклятием дьявола, он участвовать не будет.