Роберт Кемпбелл - Волшебник Хуливуда

– Ну, и как же все это объяснить? – удивился Риальто. – Неужели они думали, будто такое может сойти с рук? Они же выкатили Айзека, как жертвенного агнца, на глазах у пяти сотен зрителей.

Он посмотрел на Канаана в растерянности. Происшедшее не укладывалось ни в какие рамки.

– Большинство зрителей решили бы, что это очередная инсценировка, – сказал Канаан. – С использованием спецэффектов. А я всего лишь наемный исполнитель.

– За такое исполнение можно получить премию Академии, – мысленно представив себе обнаженного и распятого вверх ногами Канаана, заметил Боско. Но в конце концов, разве все мы – не наемные исполнители?

– Да ладно, хватит разводить глубокую философию на мелком месте, – буркнул Канаан. – Меня преспокойно могли бы зарезать где-нибудь в подвале или утопить в море. И объявить пропавшим без вести.

– А кто из этих ублюдков с тобой управился? – спросил Риальто.

– Да тот рыжеволосый Шалтай-болтай. Тот самый, который убил дочурку моего брата. А отсюда урок: не выходи на охоту, если тебя обуревает ярость. – Он посмотрел на Свистуна. – Охотнику нужно быть бесстрастным. Охотнику нужно быть холодным как лед.

А сам он держался так, словно всего лишь поучаствовал в игре, которая внезапно зашла слишком далеко.

– Рааб и Килрой, – начал Свистун, – эти двое, черпая друг у друга безумие…

– А что такое, собственно говоря, безумие? – подал внезапную реплику Канаан.

– … пытаясь превзойти, пытаясь перещеголять друг друга…

– Групповая мания, – задумчиво сказал Боско.

– Ты что это? – хмыкнул Риальто.

– Психоз, разделяемый двоими или более того, так это называется, – пояснил Боско.

– А сколькими еще? – с вызовом спросил Канаан.

Боско пожал плечами.

– Сколько еще безумцев, прежде чем окончательно спятит все общество?

– И сами сумасшедшие выбирают главврача, – поддакнул Свистун.

– Может быть, именно к этому мы и пришли. А может, так оно было всегда. Если вспомнить историю, – сказал Боско.

– Ведь никто не считал сумасшедшими крестоносцев, когда они под священными хоругвями убивали каждого, кто попадется на их пути, лишь бы случайно не пощадить неверных, – продолжил он. – Никто не считает сумасшедшими бойцов ИРА или Красных бригад или как они там еще называются. То, с чем мы постоянно сталкиваемся, – это гангстеры и насильники, не желающие играть по общепринятым правилам. Насильники и убийцы. Они исходят из того, что стоит начать орать, будто убиваешь во славу Бога, во благо страны или еще что-нибудь в том же роде, то тут же к тебе сбежится орава приверженцев, а уж дальше – хоть режь младенцев на кубики. Так оно есть, да так оно всегда и было.

– Ну, и речуга, – заметил Канаан. – Тебе бы в Конгресс.

И вот все четверо – Айзек Канаан, набожный иудей; Свистун, многогрешный католик; Майк Ри-альто, непрактикующий баптист, и Боско Силвер-лейк, абстрактный гуманист, поглядели в окно, в поисках чего-нибудь, на что могли бы возложить хоть малейшую надежду.

Мэри Бакет вошла в кофейню и подсела к Свистуну, привалившись к нему бедром. Даже не зная, что произошло, она понимала, почему все четверо так печальны. Понимала на свой женский, на свой ведьмин лад: живешь на земле недолго и только и думаешь, что подбираешь разбитые черепки.

– По телевизору передали, – сказала она. – Сильный смог ожидается во второй половине дня.

Мужчины покивали головами.

– А какие славные стояли деньки, – вздохнула Мэри.