Николас Блейк - Дело мерзкого снеговика

– Проблема детективных писателей в том, что они старательно уклоняются от сути дела.

– Сути дела? – спросила Джорджия.

– От сути зла. Это – единственная по-настоящему интересная вещь в детективах. Все ваши детективчики «по четыре пенни», где преступники считают, что воровство – самый легкий способ заработать себе на жизнь, и убивают ради наживы или для того, чтобы выплеснуть какое-то надуманное раздражение, совсем не интересны. Среднестатистический преступник из заурядного романа делается все скучнее: это всего-навсего заклепка, чтобы хоть как-то соединить интригу и притянутый за уши сюжет, это только отправная точка для завязки истории, из которой никакая история и не завязывается. Но а как же… – тут приглушенный голос Эндрю Ресторика усилился, привлекая к себе внимание всего стола, – а как же тогда человек, упоенный злом? Тот мужчина или та женщина, что не мыслит своего существования без нанесения зла всем остальным?

Собрание было потрясено и молчало. Эта фраза – «человек, упоенный злом» – повергла всех в состояние столбняка, словно Эндрю соорудил из своей салфетки голову Горгоны. И снова Найджел почувствовал всеобщую растерянность. Возможно даже, что это была не столько растерянность, сколько всколыхнувшийся откуда-то изнутри ужас, когда наружу вылезло именно то, чего все со страхом и ожидали. «Нелепо, – подумал Найджел, – вы все тут сходите с ума, как Царапка». Раздался голос Хиварда:

– Ох, старина Эндрю, ну что ты! Таких людей все-таки не бывает. Во всяком случае, в реальной жизни точно. Даже в худшем из нас столько добра, разве нет?

– А как же Гитлер? – ляпнула глупость мисс Эйнсли.

Вилл Дайке вмешался:

– Ресторик прав. Это слишком книжный подход. В реальной жизни так не бывает.

Но Эндрю Ресторик закрутил гайку:

– А все же вы ошибаетесь. Я немного поездил по свету и, уверяю вас, встречал подобных людей. Точнее, троих. Один был американцем из Константинополя – шантажист. Другой – садист-каратель в Бреслау [12], однажды ночью он напился и доверительно сообщил мне, что жить не может без пыток над заключенными. – Эндрю Ресторик сделал паузу.

– А третий? – холодно подбодрила его мисс Кэвендиш. – На закуску полагается приберечь что-нибудь особенно ужасное!

– Третий, – не спеша начал Эндрю, и Найджелу почудилось, будто того вытащили из пучины боли и глубочайшего оцепенения, – если уж вы задали мне этот вопрос, находится здесь, в этом доме и в этот вечер.

– Хватит, Эндрю! – вскричала мисс Кэвендиш. – Ты просто отвратителен! Не смей делать из меня праздничного гуся!..

– Эндрю, ты такой несносный! – вмешалась миссис Ресторик со снисходительностью титана, примиряющего враждебные армии.

– Эндрю ужасно нравится тянуть из всех жилы. Теперь он решил довести нас до паники, чтобы к началу нашего ночного сеанса мы были готовы. Я так не играю, Эндрю. Мистер Стрэнджвейс хочет, чтобы все проходило в спокойной и научной обстановке.

– Прости, Шарлотта. У меня от моего воображения голова идет кругом, – сказал Эндрю Ресторик, слегка копируя ее тон. – Но я все равно утверждаю, что такие люди есть. Что скажете, доктор Боган? У вас должен быть большой опыт в таких делах.

Доктор, внимавший этим аргументам с брезгливо-настороженным видом, задумчиво потянул себя за бороду. Его взор стал рассеянным, будто он просматривал в уме различные истории болезней.

– Склонен согласиться с вами, Ресторик. Конечно же в нашей работе нам не попадается таких интересных случаев. Но для врачей не бывает добра и зла. Есть только болезнь или здоровье. Мы никого не осуждаем. Хотя я убежден, что существуют особые неизлечимые мании, когда больной, как вы описали, живет ради зла. Пожалуй что так…

Но в этот момент хозяйка решительно привлекла к себе внимание женской половины общества, прервав этот тяжелый разговор. Мужчин бросили, и у Найджела появился случай как следует оглядеться по сторонам. Столовая была так велика, что скорее походила на бальный зал; в дальнем конце находилась оркестровая ниша. Стол освещали электрические свечи в тяжелых железных подсвечниках, в огромном камине горело не менее нескольких деревьев сразу.

– Должно быть, это – прекрасный старый дом, – соблюдая приличия, сказал он Хиварду.

– С удовольствием бы поводил вас по нему. Всего-навсего здоровый муравейник, если честно. Займемся этим утром. И еще захватим вашу славную жену. Вам надо посмотреть на ребят.

Найджел как-то и не подумал, что одиозная Шарлотта Ресторик может иметь детей. Он ответил, что был бы рад.

– Да, слушайте, Стрэнджвейс, – продолжал хозяин, на которого вдруг напала меланхолия спаниеля, пойманного с поличным, – этот ваш ночной спектакль… Жена в восторге от этой затеи, где-то и я сам… Я что хочу сказать, все посходили с ума – да уж, что ни говори, это все война, а я лично так мыслю: зачем нам пугать женский пол? Как вы думаете?

Из этих бессвязных речей Найджел уяснил для себя только одно: хозяин хочет как-нибудь отменить психологический сеанс, но не желал делать это сам, беря на себя ответственность. Найджел почувствовал, что и ему самому уже хочется выполнить желание Ресторика, особенно из-за какого-то пронизывающего скепсиса, который виделся ему во взгляде доктора Богана – взгляде, предвещающем беду для всех симулянтов. Но обстановка в Истерхем-Мэноре была такой таинственной, что любопытством можно было прорвать любую бдительность. Найджел чувствовал, что он поладит с Хивардом Ресториком и ему придется довести дело до конца, ведь хозяйка так на это надеется! Лучше сделать все легко и без паники – просто под видом выяснения некоторых деталей.

И вот где-то час спустя все гуськом потянулись в комнату Епископа. Это помещение было необжитым, мрачным и холодным, невзирая на огонь, полыхающий в камине. Книжные шкафы, через равные промежутки выстроившиеся вдоль стен, были набиты какими-то древними томами в переплетах из телячьей кожи и каким-то копиями с тусклых подслеповатых журналов девятнадцатого века. Потолок нависал так низко, что Найджелу порой приходилось пригибаться, дабы не стукнуться о какую-нибудь особо толстую балку. Холодные сквозняки мышами разбегались по полу, поднимаясь вверх, забираясь под рубашку и гуляя по спине.

Однако ничто не смущало Шарлотту Ресторик. Вскочив с кресла и подперев руками свой массивный бюст, с лицом, на котором было написано экстатическое предвкушение великих событий, она объявила, обращаясь к полукругу из кресел, что она счастлива представить им мистера Стрэнджвейса, известного эксперта по исследованиям психики, который с их помощью раскроет тайну комнаты Епископа.

Общий эффект от этого заявления, да и от самой комнаты, был таков, что его кровь в жилах будто бы вскипела и застыла разом. Тем не менее он взял слово, не обращая внимания на Джорджию, которая подначивающе подмигивала, и, стойко избегая взгляда доктора Богана, и начал.