Кэтлин Тинан - Агата

– Во всяком случае, – он одарил коллег широченной улыбкой, – лгать ее муж не станет. Он ведь джентльмен.

Главный врач Харрогетской водолечебницы, приглашенный осмотреть Агату, не нашел ничего серьезного.

– Считается, что у меня амнезия, – сообщила она ему.

Он снял пальцы с ее пульса и, открывая чемоданчик, произнес:

– La belle indifference.

– Прошу прощения?

– Французские врачи так называют потерю памяти.

– Прекрасное безразличие, – перевела она. – А может, точнее будет «прекрасное равнодушие»?

– Не знаю, деточка. Но когда люди страдают от нестерпимой душевной боли, они иногда просто блокируют ее, начисто отсекая собственное прошлое. Я, разумеется, не специалист. Вот вам снотворное на сегодняшнюю ночь.

Разведите в стакане воды и спите спокойно.

Он захлопнул чемоданчик и поднялся.

– Теперь все будет хорошо.

– Я надеюсь, – улыбнулась она. – Спасибо вам, доктор, что выбрались сюда в такой поздний час.

После ухода врача она разделась и, накинув пеньюар, стала причесываться. Вот и снова Арчи с нею рядом. Он как лекарство, что снимает жар, но от которого потом становится еще хуже. Сама мысль о возвращении в Лондон представлялась ей какой-то оскорбительной. Но все же, когда Арчи постучался в дверь, Агата сразу почувствовала облегчение – облегчение от того, что был он явно и не на шутку взволнован.

– Посмотри-ка. – Она протянула ему «Таймс», сложенную так, чтобы видна была реклама тура в Канны. – Город цветов и утонченных развлечений. – Она улыбнулась. – Может, съездим? Гольф – это утонченное развлечение?

Кристи искательно улыбнулся.

– Или снова в Южную Африку, – продолжала Агата, – было бы чудесно!

Она легла, он уселся рядом на кровати.

– Вижу, тебе стало получше.

Она протянула руку и коснулась его руки.

– Я тоскую по тебе, даже когда ты рядом.

Арчи погладил ее руку.

– Ты слишком чувствительна.

Обычный его укор. Лучше бы он вовсе не гладил ее руку, чем гладить так робко и заискивающе. Она улыбалась, пока что владея собой, но чувствовала, как гнев поднимается в ней, как закипающий соус. И продолжала улыбаться – не надо его отталкивать сейчас. Лучше постепенно понижать градус кипения, гасить гнев, потому что легче перенести собственный позор и унижение, чем эту его враждебность.

– Думаешь, я много о себе возомнила? – спросила она. – Хочешь, я брошу писать?

– Думаю, это было бы весьма разумно, – изрек он наставительно, как если бы она пообещала ему перестать грызть ногти. – А главное, – добавил он, – совершенно ни к чему весь этот шум.

И тут она увидела его настоящего: банальная фраза перекатывалась в ее мозгу, пустая и шумная, словно погремушка. Она поворачивала ее и так, и эдак, покуда Арчи что-то толковал насчет консультаций с врачами, звонка ее сестре, организации их отъезда.

И вот вернулся гнев, теперь уже ледяной. Она сказала:

– Я попыталась покончить с собой. Меня спас журналист Так что, сам понимаешь, вряд ли нам удастся избежать шума.

– Я знаю, я говорил с Нэнси, – сказал Арчи. – Я не совсем понял, что именно произошло, но надеюсь, теперь все будет в порядке. Этот зловредный коротышка Стентон сегодня на пресс-конференции раскрыл все свои карты. Не задавал никаких вопросов. Изобразил даже, что он – на моей стороне. Сказал, что «инцидент исчерпан». Я только что говорил с его шефом из «Глоб инкуайерер», и спросил, есть ли у него этот материал. Он оправдывался, сказал, что Стентон надиктовал статью по телефону – о том, как тебя нашел. Динтуорт спросил меня, правда ли, что ты страдаешь полной потерей памяти Я ответил, что это действительно так, и он был настолько любезен, что прочитал мне эту статью по телефону. Странное дело, там нет ни единого упоминания о…

– …о Нэнси?

– Ни слова о ней. Конечно, этот прохвост может продать свою информацию еще куда-нибудь. Я специально спрашивал Динтуорта о Нэнси. Мы ведь друзья. Он смутился, спрашивал, верить ли слухам, Я все отрицал. Сказал, что надеюсь, он не собирается печатать никаких… никаких лживых сплетен.

Агата молчала, тяжело дыша.

– Ну, а ты что скажешь? – спросил он.

– Я скажу, что это в высшей степени удовлетворительно, – «удовлетворительно» было любимое словечко самого Арчи.

– Понимаешь, Агата, ты себя ужасно чувствовала, ты натворила безобразных вещей.

– Знаю. Безобразные. Я поступила непорядочно – причинила тебе столько огорчений. – Она говорила медленно и равнодушно. – И должна извиниться перед тобой. Не только за последние одиннадцать дней, но за последние шесть месяцев. А может, и за все последние годы.

– Не стоит, – ответил он. – Лучшее, что в этой ситуации можем мы оба, – это все забыть, и как можно скорее.

А твое дело – побыстрее прийти в себя, – добавил он. – Может быть, завтра нам придется иметь дело со всякой швалью – моли бога, чтобы нас оставили в покое. – Он снова тихонько погладил ее руку. – Доктор думает, ты к завтрашнему утру вполне оправишься, так что мы сможем уехать.

Этим газетчикам я сказал, будто мы отправляемся в Лондон, чтобы сбить их со следа. А в Лидсе мы пересядем на манчестерский поезд и поедем в «Эбни». Твоя сестра считает, тебе лучше какое-то время пожить у них. Там ты отдохнешь, подлечишься, туда ведь никому не добраться – этот дом и в самом деле все равно что крепость.

– Разумная мысль, – тем же равнодушным голосом ответила она. – Я поживу там, в покое и безопасности. А ты что будешь в это время делать. Арчи?

– Ну, несколько дней я побуду с тобой в Чешире – дождусь, чтобы ты пошла на поправку. А потом придется возвращаться в контору.

Она кивнула.

– Думаю, я уже пошла на поправку.

Он взглянул на нее с облегчением:

– Постарайся уснуть, – и поднялся. – Я в соседнем номере, если…

– …если ты мне понадобишься?

– Именно. – Он открыл дверь и повернулся спиной к жене. – Наверное, надо будет послать серебряные карандаши этим музыкантам из отеля. С благодарственной надписью.

Она молчала.

– Или, может, портсигары, – продолжал он. – Как ты считаешь?

Она по-прежнему смотрела на него без всякого выражения.

– Ладно, спи, – сказал он. – Спокойной ночи.

К шести утра собрались самые шустрые репортеры.

А часом позже десятка три журналистов и несколько фотографов уже выстроились на газоне позади отеля «Гидропатик», время от времени поглядывая на окно 182-го номера на втором этаже. Ледяной утренник сковал чахлый зимний садик, и представители прессы в еще большем, чем вчера вечером, количестве переминались с ноги на ногу и поеживались от холода.

Они сделали все, что положено: сфотографировали вход в отель вместе со швейцаром в охотничьем камзоле, расспросили Флору и Оскара, всех музыкантов, администратора и управляющего. Опоздавшим пришлось довольствоваться чужим пересказом вчерашней пресс-конференции полковника. А теперь ожидался выход главной героини.