Валерий Гусев - Если бы у меня было много денег

– Серый, ты? - обрадовался Фролякин. - Какими судьбами?

– Попутным ветром, Васенька. Ты польщен?

– Я счастлив! Гроза и гордость звонит маленькому Фролякину. Ты теперь уж полковник, не меньше? Хотя постой, - голос его заметно увял. - Что-то я такое слышал где-то… Вроде бы ты и не в штате…

– В штате, да не в том, - отрезал я. - Спустись на минутку в скверик, поговорить надо. Тебе будет интересно, - многозначительно пообещал я.

– Ну, - занудил Васенька. - Что нам говорить, ты же не в штате… Зачем нам…

– Спускайся, не пожалеешь. Я же тебя по делу зову, а не водку пьянствовать.

– Лучше бы уж водку, - начал сдаваться Васенька.

– Все будет, Вася, все. Сам мне поставишь… Не упускай шанс. Такое раз в жизни светит!

Прибежал-таки Васенька. В объятия, слава Богу, не бросился, держал дистанцию.

В скверике было малолюдно в эту пору - пересменка: пенсионеры обедают, детишки после обеда спят. Но мы все-таки выбрали самую укромную скамейку, под старой липой; сзади шумели машины, впереди все просматривалось до разумных пределов.

– Я работаю теперь в частной сыскной конторе, вот мое удостоверение, - начал я без вступлений. Васеньку нужно брать теплым, не теряя темпа. - Ты знаешь, если частный детектив имеет сведения о готовящемся преступлении, он обязан поставить в известность официальные правоохранительные органы, так?

Васенька заинтересованно кивнул и потер в волнении руки. Забирает его…

– Такими сведениями я располагаю. И очень серьезными. Минимум - на внеочередное звание, а то и орден. Так вот, мне они не нужны - у меня другие заботы, и орденов хватает. Я отдам их тебе. Поступай как знаешь - хочешь, предотврати, хочешь - организуй задержание с поличным… Тебе любой вариант будет в цвет.

– А взамен? - догадался, хоть и был туповат, осторожный Васенька.

– Взамен ты мне поможешь посмотреть дело Ростовцева.

Васенька вскочил и решительно зашагал, почти побежал, по аллее, подальше от соблазна.

– Ни за что! - крикнул он, как крикнула бы старая дева в лицо насильнику. - Ни-когда! - И тут же вернулся: - Зря ты все это затеваешь!

– Я ничего не затеваю, запомни! Хорошо запомни - это в твоих же интересах.

– Да оно не в архиве ли?

– Узнай, найди повод затребовать - это твоя проблема. Я даю тебе много больше. Завтра дело должно быть на твоем столе. А у дежурного - пропуск на мое имя.

– Только ничего не выписывай, - потребовал Фролякин, когда я вошел в его кабинет, где на столе лежала серая стандартная папка.

– Обещаю, - отмахнулся я. - Ты лучше в коридоре, на шухере постой.

Трудно было раскрывать эту папку. Я старался побыстрее находить нужные мне документы и не смотреть на снимки, попавшие в текст. Но все равно, зубы скрипели, пальцы сводила судорога, когда я торопливо перебрасывал подшитые листы и делал нужные выписки.

По делу здорово прошлась чья-то опытная рука: показания потерпевшей вообще исчезли, свидетелей - изменены, причем довольно тонко - они уточняли суть прежних показаний, и в результате этих уточнений решающие факты полярно трансформировались: черное стало белым, сладкое - горьким, большое - маленьким. Исчезли следы автомашины, она стала просто «светлой иномаркой». И, конечно же, исчез ее номер, который, как я знал, назвал вначале один из свидетелей. Впрочем, номер-то как раз мне не нужен, наверняка сменили в тот же день.

Кое-какие сведения я нашел о потерпевшей. Девочка учится на первом курсе факультета журналистики. Семья простая, не очень обеспеченная. Адрес, телефон. Разумеется, прежние.

Я успел сунуть ручку и блокнот в карман за секунду до того, как Васенька, поседевший за дверью, буквально вырвал папку из моих рук.

– Спасибо, Фролякин. Пора придет, и ты все получишь, - успокоил его я. - Никогда не забуду твоей доброты.

– Лучше бы ты забыл, - выдохнул Фро лякин, делая отметку в моем пропуске.

В контору я не поехал - мне нужно было плотно садиться на телефон и к тому же много врать, а я не хотел, чтобы эту ложь слушали мои коллеги, особенно Женька: все-таки я - немножко честный. И я поехал к Прохору.

– Ба! - густо пропел он, широко растворяя дверь и распахивая объятия. - Великий сыщик! Собственной персоной! Почтил! А я - не во фраке. Простишь?

Прохор действительно был не во фраке, а в домашней куртке с «брандендурами», как он говорил, и с трубкой в руке. Была у него такая маленькая невинная слабость - очень старался походить на «настоящего» писателя. Даже бороду пробовал отпустить. Но борода у него не росла, трубка не курилась, а широкая куртка смотрелась на его узких плечах - как драный пиджак на огородном пугале. И вообще, не в обиду ему будет сказано, Прохор - с кривоватыми ногами, чуть вытянутым носом и грустными карими глазами - был похож на старую мудрую таксу. Несмотря на сочный бас и хорошие книги.

– Супчику обрадуешься? Только что разогрел. И по Манечке набежит. Пойдем на кухню.

У Прохора - трехкомнатная квартира, хороший кабинет с большим и удобным рабочим столом, со стеллажами, набитыми нужными книгами, но работает он только на кухне. Неистребима привычка, заработанная в молодости, когда приходилось писать либо на подоконнике, либо ночью в подсобных помещениях.

Прохор переложил со стола на холодильник сумбур бумаг, поставил тарелки, разлил водку.

– Ну, с приехалом, - провозгласил он свой любимый тост, похищенный у какого-то зазевавшегося грузина.

– Заночуешь? - спросил он. - Не стесняйся, я опять один. Опять моя дура по каким-то митингам шляется. Уж лучше бы мужика завела, право слово. А то - ни себе, ни людям.

Его жена, в общем-то, милая и не очень глупая женщина, вдруг превратилась в оголтелую демократку. Стала бегать на митинги, где нещадно клеймили тоталитарный режим, давший ей высшее образование, ученую степень, квартиру и хорошего мужа, организовывала сборы каких-то подписей, чаще всего в защиту тех зубастых политиков, которые ни в какой защите не нуждались, участвовала в подготовке их выборов - и совершенно забросила дом.

Но если честно, то Прохора это не беспокоило. Он, похоже, с облегчением ощутил отсутствие супруги, тем более что у них уже намечались нелады на политической почве, а Прохор своих убеждений менять не собирался. И к тому же постоянно нуждался во внутреннем одиночестве, необходимом для творчества.

– Что-нибудь пишешь?

Прохор засмеялся легко, свободно, как человек, наконец-то правильно решивший долго мучившую его задачу. Как брошенный в разгар страсти любовник, внезапно прозревший и увидевший, что предмет его страданий - крив, горбат, соплив, гугнив и косноязычен.

– А что сейчас писать-то? Нынешний издатель, да за ним и читатель, требуют побольше крови, дерьма и спермы. А я так не умею. И не стану. Уж своего времени дождусь.