Валерий Гусев - Если бы у меня было много денег

Сиденья были влажными от росы. Я протер их, запустил двигатель и вдруг ощутил такую дикую усталость, что положил голову на руль и на мгновение закрыл глаза… И сейчас же где-то внутри меня засверкали вспышки выстрелов, обрушился их грохот, визг рикошета, звон разбитого стекла, глухие удары пуль в дерево стен, бешеные крики, поплыл сизым дымком удушливый запах сгоревшего пороха.

Я открыл глаза, словно проснулся. И почувствовал, что вместе с усталостью пришло и облегчение. Нетерпеливая тревога, которая гнала меня все эти дни по следу смертельного врага, ушла безвозвратно…

Я отдал долги. Свое я сделал. Теперь пусть другие делают свое. Их черед пришел… Ваше время…

В самом деле, даже если бы у меня было много-много денег, я все равно никогда бы не купил себе белый «Мерседес». И вовсе не потому, что считаю белый цвет откровенно безвкусным для большой машины этого класса. А потому, что даже в такой малости не хочу иметь ничего общего с людьми, которые в них ездят. Дело простое - я их ненавижу. Лютой, как говорили прежде, классовой ненавистью. Они воплотили в себе всю ту страшную, безжалостную и безнравственную силу, которая умело, цинично, шаг за шагом губит мою несчастную Родину, калечит и убивает мой народ. Они все могут. На все имеют право. Право богатого и потому - сильного. Право на ложь и правду, честь и бесчестье, на издевательства и унижения, насилие и убийства, на растление юности, на ум и силу зрелости, на снисходительное презрение к старости, на слезы и кровь, на жизнь и смерть.

Они легко покупают все, что им нужно или просто иногда хочется: политиков, историков, журналистов, артистов и писателей, женщин и девушек, рабочих и крестьян, уродливых собак каких-то новых престижных пород, белые «Мерседесы», тела и души людей…

У них есть все. Только нет достойного противника. Они никого не боятся.

Не так давно еще я работал в милиции и с наивной гордостью полагал, что вношу свой посильный вклад в беспощадную борьбу с этим размножившимся и бесстрашным злом. Многое понадобилось, чтобы я немного поумнел. Майские события, октябрьская трагедия, развод с женой, разлука с сыном. А главное - гибель моего друга, участкового инспектора Андрея Ростовцева.

Это был чудный парень. Ему бы не в милиции служить, а в церкви: с его детской любовью к людям, смущенной улыбкой, чистой душой. Но он служил там, где велело ему сердце - упрямое, стойкое, отважное. Нежное и мужественное.

Год всего он прослужил на своей территории. Но столько добра успел сделать за этот короткий срок, что иному и трех жизней бы не хватило. Люди почему-то сразу верили ему. И я не случайно сказал о церкви. К Андрею тянулись, как к мудрому и простому, надежному сельскому батюшке, с которым можно без утайки поделиться самым сокровенным, пожаловаться на любую боль, искать и найти у него утешение, помощь, защиту. К нему шел со своей бедой и старый, и малый, и слабый, и сильный, добрый и злой.

Чем он мог их приворожить, этот мальчуган? Неравнодушием к чужой беде, которая была ему больнее собственной, состраданием - этим исчезающим в наше время отличительным качеством русского человека? Или в нем видели хоть какую-то реальную власть, какую-то реальную опору в мире бесправия, безвластия, а точнее - в мире злой власти, беспощадной к честному и слабому?

Я часто думал, что гибель его была предопределена. Ведь он стоял на границе добра и зла. На самой черте, со щитом и мечом, как красиво говаривали прежде, За его спиной - те, кого по долгу и совести он обязан был защищать, не жалея сил, времени, жизни: бесправные, униженные и оскорбленные… Перед ним - конкретное зло: сильное, вооруженное, активное и беспощадное…

Погиб он среди бела дня просто и страшно, выполняя свой долг, спасая какую-то девчушку, которую четверо подонков пытались затащить в машину. Андрей был один, без оружия, но бросился ей на помощь. Раздались хладнокровные выстрелы в упор - хлопнули дверцы, взвыл мотор, взвизгнула резина… И все! На тротуаре остались окаменевшая от ужаса девушка, лежащий с раскинутыми руками и залитый кровью милиционер да кучка равнодушно-испуганных пешеходов, начинающих уже привыкать к таким событиям…

Я полая рапорт, чтобы меня включили в состав группы, созданной для работы по этому делу. Мне отказали - в группе вполне достаточно грамотных и опытных сотрудников. Мотив убедительный. Да и розыск убийц никому не представлялся сложным с профессиональной точки зрения. (Только не учитывались, похоже, другие точки.) Были свидетели, они подробно описали автомашину, один из них даже записал ее номер. Была потерпевшая, которая дала четкие сведения о нападавших. И сначала розыск шел довольно ровно, по нарастающей.

Но вдруг дело как-то странно начало затухать. Раскрученное колесо расследования вязло, вращалось все медленнее. И наконец застыло. Намертво.

Свидетели начали менять показания, потерпевшая стала путаться, неожиданно сменила место жительства. Из материалов исчезли несколько документов. Ребята ничего не могли поделать: какая-то темная стена преградила путь розыску и следствию. Более того, как-то незаметно изменилась направленность работы, откуда-то появились данные, что погибший участковый был все-таки вооружен, что только его неумелое обращение с оружием и подозрительная горячность привели к «несчастному случаю». Последней точкой стала краткая заметка в одной из молодежных газет под рубрикой «Срочно в номер!» с броским заголовком «Пьяный мент с пистолетом?». В ней ничего не утверждалось определенного, в ней были одни неясные предположения, от которых всегда можно было отказаться без ущерба для престижа газеты, прозрачно-невинные, нарочито глуповатые намеки на то что милиционер, ВОЗМОЖНО, был пьян, ВРОДЕ БЫ нагло приставал к девушке, ВЕРОЯТНО, угрожал отважным парням, которые за нее вступились, размахивал заряженным пистолетом, и в этой затеянной им самим безобразной свалке, изрыгая нецензурную брань, СКОРЕЕ ВСЕГО ранил сам себя. И далее автор заметки, несмотря на изо всех сил предположительный тон, ставил ехидно-риторический вопрос: кому же мы все-таки доверяем оружие и защиту граждан (а также завоевания новой демократии) от преступных посягательств? И доколе?!

Было ли закрыто дело под давлением взбудораженных печатью граждан новой свободной России, или какая-то вялая работа по t нему велась, не знаю, я к тому времени уже подал рапорт об отставке. Мне было ясно, что не только не будут наказаны убийцы Андрея, но и само его честное имя находится в опасности, тем более реальной, что клеветать на мертвых мы за последнее время научились… И не боимся.

Тем не менее, дорабатывая положенный срок, я не сделал ни одного официального шага, никуда не ходил, не просил, не требовал, не подмазывал шоколадками и колготками секретарш в приемных больших начальников, не ловил их машин на выезде из здания, не писал докладных и служебных записок, так как я знал: все это бесполезно. Я знал, что встречу самую разную реакцию - сочувствие, недоверие, непонимание, подозрительность, раздражение, скрытое и явное злорадство, равнодушие, недоумение… Я знал, что не будет только одного - реальных шагов в сторону справедливости.