Валерий Гусев - Розыгрыш с летальным исходом

– А что? - загордился я. - Она очень даже в моем вкусе. Глаза голубые…

– Линзы! - отрезала Янка.

– Кудри волнистые…

– Парик!

Про груди я заикнуться не решился, предвидя ответ: «Силикон!» - но насчет древнего рода не удержался:

– Потомок капитана Кука.

Янка что-то пробормотала в рифму. Мурка надулась и пошла плясать. Мне показалось, что она все поняла в нашем диалоге…

…Семеныч вернулся в хижину незамеченным. Проверил сторожок и завалился в гамак. С берега доносился шум праздника. В окно тянуло свежестью, прохладой. Предрассветные часы…

Мы удалились по-английски. Незаметно. Игнорируя местный этикет. Серега остался праздновать. Это кстати, ночевать будет в хижине Таиаты. Значит, мы сможем пошептаться.

Когда, отбив Нильса, мы ввалились в хижину, Семеныч сделал вид, что мы его разбудили.

– Как твой живот? - заботливо спросила Яна.

– На месте, - буркнул Семеныч. - Как погуляли?

– Я себя блюла, - сообщила Янка, сдергивая с себя ошметки венков, - а Серый, по-моему, блудил. С одной потомкой… Кукой.

– В общем, так, ребята. - Семеныч вылез из гамака. - По моему раскладу, скоро этот спектакль кончится. Один занавес упадет, другой поднимется.

– А я предупреждала!

– Что-то не помню, - возразил Семеныч. - Ставлю задачу: как можно дольше соблюдать правила игры. Как Понизовский. Это наша стратегия.

– А тактика? - спросил я.

– А вот тактику будем менять по мере изменения стратегии.

– Переведи, - смиренно попросила Яна, снимая валенки и забираясь в гамак.

– Когда пойдет игра без правил, захватим инициативу. Как в трамвае. Важно, кто первый скажет: «Дурак!»

– Объяснил, - вздохнула Яна. - Задуй свечку, я от юбки избавлюсь.

Когда мы погасили свет, стало ясно, что к острову подобралось утро. Праздник кончился. И на берегу все стихало. Отдельные всплески смеха, говор.

И вдруг! Полная тишина, краткая как миг. А потом - по контрасту - оглушительный взрыв воплей: гневных, испуганных, разочарованных. И топот ног, приближающийся к нашей хижине.

Не сговариваясь, мы схватились за пистолеты.

– Ща скальпы драть будут, - прошептала Янка. - Вы как хотите, а я свой не отдам.

Топот и крики стихли за порогом. В хижину вошел один Понизовский. Не просто встревоженный. Напуганный.

– Тупапау тебя мало-мало кушал? - спросила Янка. - Что без стука ломишься - тут полуголая дама.

Понизовский перевел дыхание, обессиленно опустился на циновку:

– Яхта исчезла!

Сунув пистолет в Янкин валенок, я крикнул ей: «Оставайся здесь!» - и первым выбежал на берег.

Яхты не было на ее привычном месте. Ее вообще нигде не было. Ни справа, ни слева, ни в гладкой рассветной дали океана. И только лежал неподвижно на этой глади оранжевый якорный буй. Лежал таким мертвым поплавком, что стало ясно: клева не будет.

Бросившись в первую попавшуюся лодку, я зачем-то поплыл к нему, загребая так яростно, что подо мной трещала банка, а весла гнулись, как резиновые.

Я подхватил буй и забросил его в лодку. Вытянул якорь и перевалил его на днище, едва не перевернувшись. Гладкий синтетический трос был ровно обрезан в метре от буя.

Семеныч, в окружении бурно обсуждающих событие аборигенов, ждал меня на берегу. Когда я добрался до него, вся толпа сочувствующе начала качать головами, воздымать руки и щелкать языками, повторяя без конца каждому ребенку известное слово - шарп. Акула. Акула? За каким… нужно акуле перекусывать невкусный скользкий трос? Тут все время столько вкусного мяса барахтается…

Тут не шарп пошалил, тут явно злобный Тупапау вмешался. И где-то злорадно прячется в этой рыдающей толпе и воет вместе со всеми, утирая крокодиловы слезы: «Ауэ, белый вождь - тавана!»

Шарп тут ни при чем - любой из них мог перекусить этот трос. Ну, хорошо, не перекусить - перерезать одним взмахом ножа. Но зачем?

Мы подхватили якорь и потащились в хижину. На ее пороге Семеныч, обернувшись, сурово сказал коварным плакальщикам:

– Табу! Белые вожди будут мало-мало думать…

Мы бросили якорь в угол; белый трос, покрытый морской зеленью, лег на землю, свернувшись хищной змеей.

– Все, что осталось от «Чайки?» - спросила Яна. И вздохнула: - На этом далеко не уплывешь.

Семеныч уселся в ее гамак, закурил.

– А где жених?

– У невесты, - Яна тоже достала сигареты.

– Через неделю сюда прибудет судно с большой земли, - задумчиво проговорил Семеныч. - Но, думаю, для нас в том большой радости не будет.

– Почему? - удивился я. - Поднимемся к ним на борт и помашем ручкой Мату-Ити и его женам.

Странно, но мне показалось, что Семеныч не больно-то озабочен исчезновением яхты.

– Я тут все-таки немного пошарил… В этом ихнем… блокгаузе. Пока вы развлекались под полной луной.

– В «па» проник? И еще двоих вырубил?

– Двоих… - Семеныч с усмешкой покрутил головой. - Там теперь четверо. А ты знаешь, Серый, когда усиливают охрану?

– В двух случаях, командир. Когда опасаются нападения или когда сами к нему готовятся.

– Вот именно. В общем, никого я там не вырубал. Наблюдал, сидя на пальме. Как скворец. - Не видел я скворцов на пальмах. Впрочем, не зря же они на юг улетают. Наверняка на пальмах посидеть. - И кое-что на этой пальме мне показалось достойным внимания.

Ага, кокосы с абрикосами.

– Ты будешь говорить? - взвизгнула Яна. - Или паяльник тебе вставить?

– Буду, буду, - замахал на нее Семеныч, испугавшись. - Я заметил там вечером свет.

– Ну и что тут странного? Свет вечером… - Я пожал плечами. - Нормально.

– Свет электрический!

– И солярка у них есть! - свалила Яна в общую кучу. - Где-то прячут.

Нашу оперативку бесцеремонно прервала сладкая парочка, в обнимку ввалившаяся в хижину. На шее Нильса бренчало ожерелье из раковин, он был предельно пьян. И с пьяной откровенностью заявил прямо с порога:

– Приглашаю на свадьбу!

– Ты женишься? - воскликнула Яна и заломила руки. - Да поможет тебе великий Эатуа!

Малютка-невеста, пьяная примерно в той же степени, уже не смогла удерживать Нильса. Он опустился на циновку (рухнул, честно говоря), приподнял хмельную голову и произнес многозначительно:

– Я должен это сделать. Как честный человек.

– Как же ты ухитрился? - оскорбила его Яна. - Виагры нажрался?

– Это - любовь, - с трудом выдавил из себя Нильс и повалился набок.

Маруська устроилась рядом, свернувшись клубочком и уложив курчавую головку в мятом венке на впалую волосато-седую грудь старого ловеласа.

– Доигрались, - сквозь зубы оценил ситуацию Семеныч.

– Ну что ж, - оценил ее и я, - теперь развязки ждать недолго.

– Я им на свадьбу, - пригрозила Яна, - валенки свои подарю.

Далее марьяжные события развивались вполне стремительно. Не в силах совладать со своим счастьем, Нильс на собственной свадьбе опять напился, целовал родителей Маруськи и называл их по-старорежимному «папа» и «мама». И надо отдать им должное - у них хватало ума и такта не называть его «сыночком».