Фридрих Незнанский - Пуля для полпреда

– Понятно. А зачем мы вас побеспокоили, догадываетесь?

– Нет. – Абрикосов заметно нервничал, хотя изо всех сил старался виду не подавать, демонстрируя и выражением лица, и расслабленной позой: мол, недоразумение, разберемся быстренько – и на работу.

– Ясно. Вы когда с водохранилища уехали?

– Где-то на Майские.

– А точнее?

– Шестого или седьмого, не помню точно.

– Значит, с Вершининым на рыбалочку шестого мая сходили – и сюда…

– Как же я мог? – возмутился Абрикосов. – Вершинина еще до рыбалки застрелили, он и доехать…

– Вот видите, – оборвал Турецкий, – кое-что вы все-таки помните. А о том, как предупредили Вершинина, что испортили мотор лодки, помните?

– Какой мотор?

– Предупредили, нет вам смысла отказываться. И на почте в райцентре подтвердят, как вы звонили, и шофер Вершинина слышал обрывки разговора. Меня другое интересует, вы назвали Вершинину имя заказчика?

– Какого заказчика? В чем вы меня обвиняете?

– В трусости! – сорвался Турецкий. – Пока больше ни в чем, вы мне нужны как свидетель. Итак, назвали или нет?

– Нет.

– А мне назовете?

Бывший лодочник некоторое время помялся, как бы взвешивая все «за» и «против» и, наконец, еле слышно выдавил:

– Андрей.

– Андрей, а дальше?

– Но вы же имя просили…

Вот конь! – усмехнулся про себя Турецкий:

– А теперь прошу еще отчество и фамилию.

– Викторович. Друбич.

– Замечательно. А теперь подробненько с самого начала: когда он вас попросил испортить мотор, что говорил, чем пугал – короче, все-все-все.

– Но Вершинина же застрелили, – робко возразил Абрикосов.

– Тем лучше для вас, рассказывайте.

– Ну Вершинин сезон открывал где-то в середине апреля…

– В середине апреля лед еще стоял, – усомнился Турецкий.

– Не стоял. У нас там местами горячие ключи, вода никогда ниже градусов шести не опускается, а замерзает только по краешку у берега…

– Ладно, убедили. Итак, в середине апреля Вершинин открывал сезон, и?

– И они уехали после рыбалки, а Друбич потом вернулся и сказал, что надо перед следующей рыбалкой сломать мотор лодки и как бы случайно выложить спасательные жилеты, которые постоянно там, в ящичке специальном под сиденьем, лежат.

– Вот так вот просто сказал? И вы его подальше не послали?

– Не смог я.

– То есть?

– Ну он деньги предложил, много, а на мне как раз долг висел.

– Покер?

Абрикосов кивнул.

– Значит, деньги вы взяли, а потом совесть взыграла?

– И совесть, конечно. – Он исподлобья уставился на «важняка». – И испугался я тоже. Мне же за этот мотор и в тюрьму идти, хорошо, если в тюрьму. А могли же и прибить по-тихому.

– Хорошо, – закончил беседу Турецкий. – Поедете с нами в Златогорск, оформим надлежащим образом ваши показания, а пока отдохните в соседней комнате.

– Меня будут судить? – кисло поинтересовался лодочник.

– О предъявлении вам обвинения поговорим позже.

Итак, Друбич, соображал Турецкий. Против него показания Таи: раз был второй выстрел, – значит, Друбич причастен к совершенному убийству Вершинина; показания Абрикосова: Друбич готовил несостоявшееся покушение на Вершинина на водохранилище; и показания Лемеховой: Друбич был кем-то куплен, – значит, этот кто-то имел полное право заказать ему Вершинина. Но всего этого совершенно недостаточно для ареста. Тая под протокол ничего не скажет, Лемехова, если поймет, что ничего реального, осязаемого у нас нет, тоже откажется от своих слов, остается Абрикосов. А этого чертовски мало.

Конечно, если баллистики подтвердят, что найденная Яковлевым пуля была из пистолета Друбича, будет проще. А если не подтвердят?

Нет, должны, просто обязаны подтвердить.

Друбича надо брать. Пусть пока без официального ордера, просто пригласить для разговора. Пожалуй, в полный отказ он не пойдет – не его стиль. Станет развеивать подозрения, опровергать наветы… Ну и пусть опровергает, может, удастся понять, кто за ним стоит. В конце концов, Друбича посадить не самое главное, надо вычислить заказчика.

Бутыгин или Соловьев? Кто все-таки?

– Ну что, Лия Георгиевна, вернемся и будем брать Друбича, – решительно заявил «важняк».

– На основании показаний Абрикосова?

– Почему? Не только Абрикосова, у нас уже много чего накопилось.

Турецкий вкратце пересказал Циклаури свои соображения. Пока он говорил, Лия все сильнее хмурилась.

– Вот так, значит?! – фыркнула она, как только он закончил.

– В чем дело? – не понял Турецкий. – Что вам не нравится?

– Наше с вами сотрудничество не нравится. Мы как бы вместе работаем, я вам все до последней запятой, а вы мне, оказывается…

– И я вам, оказывается, тоже все рассказал. По прилете отправитесь к Друбичу и привезете его в прокуратуру. Будет упираться – уговаривайте, очаровывайте, что хотите делайте, но доставьте его ко мне. Его нужно брать тепленьким, иначе выкрутится. И пистолет у него заберите, придумайте какие-нибудь вновь возникшие факты. Но про пулю молчите.

– Так арестуйте его! – недовольно сказала Лия. – К чему все это византийство?

– К тому, Лия Георгиевна, что без заключения баллистиков нет достаточных оснований для ареста, а как только они появятся, я уверен, завертится такая канитель! В итоге он или скроется, или, того хуже, «окажет сопротивление при аресте», – так или иначе, живым-здоровым он на допрос не попадет. Поэтому я попросил экспертизу отложить до нашего возвращения. Вы привезете ко мне Друбича и сразу – в экспертно-криминалистическую лабораторию. Пока я буду беседовать с ним за жизнь, как раз будут готовы результаты, вы немедленно звоните мне, и я Андрея Викторовича задерживаю. Все, он в наших руках, целый и невредимый.

– Здравствуйте, Андрей Викторович! – Турецкий поднялся Друбичу навстречу и долго тряс ему руку. – Спасибо, что не заставили себя ждать – дел по горло! Садитесь, пожалуйста. – Он сам подвинул Друбичу стул.

«Важняк» перехватил удивленный взгляд подполковника: еще бы, прошлая их беседа протекала в более официальном тоне, и после всего, что случилось (а смерть Голика и предательство омоновского комбата Осипова даже подставой не назовешь – только предательством), Друбич вряд ли имел основания рассчитывать на расположение Турецкого. Не мог же он, в самом деле, надеяться, что Турецкий пребывает в блаженном неведении, что не видит его, Друбича, ушей, торчащих из-за спины непосредственных участников событий. Это было бы слишком наивно, Друбич ни в коем случае не был наивен. Турецкий полагал, что достаточно точно просчитал позицию подполковника: Друбич понимает, что разговор его ждет тяжелый, что следователь видит в нем серьезного противника и не станет тратить время на мелкие уловки, устраивать проверку на вшивость, а с первой же фразы постарается взять в оборот. А тут нате вам! Улыбочка, стульчик подвигает, руку жмет, с чего бы? Понервничайте, господин подполковник, понервничайте, поломайте голову…