Фридрих Незнанский - Убить ворона

– Есть.

– Охо-хо! Столько лет прошло, может, свершится Божий суд! Должно, должно, по справедливости, – старуха перекрестилась. – Я свечки каждый день ставлю, не за мщение, за то, чтобы в глаза посмотреть этой сволочи.

– Скажите, а Коля никогда, ни единым словом не упоминал что-нибудь из той истории? Ну хоть что-нибудь?…

– Да бросьте вы, посмотрите на него сами.

Бабушка провела Турецкого в соседнюю комнату. На окнах висели байковые одеяла, закупоривавшие жилище от всякого внешнего воздействия. Даже шум стройки старался укрыться за этой непроницаемой камерой. В углу горела лампадка, которая делала воздух в этой живой могиле совершенно невыносимым для здорового человека. В первый момент Турецкому показалось, что комната пуста, ни один вздох не нарушал крохотного мерцания лампадки, но внезапно что-то зашуршало, словно осторожная мышка захрустела кусочком хлеба. Глаза постепенно привыкали к полутьме и наконец различили качающегося в однотонном ритме молодого человека в очках. Он никак не отреагировал на пришедших. Турецкий недоуменно остановился на пороге, постепенно до него доходило, что семилетний мальчик за десять лет, минувших со дня убийства, превратился во взрослого юношу.

Александр присел на корточки перед молодым человеком, потому что сесть в другое место все равно оказалось невозможным – в комнате не было ни одного стула. Коля, не обращая внимания, продолжал мерно раскачиваться в кресле. Турецкий свистнул, какая-то едва заметная гримаса исказила неподвижное лицо юноши.

– Ты видишь меня, Коля? – Александр, подчиняясь атмосфере комнаты, говорил загробным голосом, – Дай руку!

Аутист не реагировал. Турецкий сам взял влажную, мягкую руку юноши в ладони и с силой сжал ее. Она так и осталась безвольно лежать, когда Турецкий разжал кулак.

– Я говорила. Он молчит и молчит. Бесполезно, все бесполезно. Какие экстрасенсы брались вылечить, бесполезно.

Тогда Турецкий соскочил и заметался по комнате. Одним резким движением он нажал выключатель, и все вымороченное пространство залилось светом, как детским плачем, обнажая уродство колченого стола, яблочных огрызков, ободранного линолеума. Коля встал, вероятно, на его языке это означало крайнее возмущение вмешательством в его мир. Потом он снова сел. Но Турецкий уже решил идти напролом. Он сунул молодому человеку под нос фотографии его родителей.

– Коля! Коля! Ты помнишь, кто это? Кто их убил? Кто?

Юноша вдруг поднял глаза, и фосфоресцентный блеск заиграл на стеклах очков, губы открылись, и он промычал:

– Ма-а-я… Ма-ань…

– Не надо, ничего не надо, – бабушка погасила электричество, – видите, он маму зовет.

Но Турецкий увидел в блеске глаз этого несчастного осмысленное воспоминание, точку яркого пламени, которая, как погасшая звезда, доносила из той жизни давно ушедший свет.

«Маня…» – этим светом, словно фонариком, Коля выдергивал из круга дичь, на которую шла охота. Круг сужался…

Вот так всегда, думал Турецкий, как подходит к концу – все на разрыв аорты. Тут бы красиво закончить, по закону, а надо преступать, скрываться, незаконные делишки проворачивать. А ну как я обманулся и обмишулился. Даже Косте не сказал, если уж обмишулюсь, то никогда не признаюсь, а если нет – тоже вряд ли скажу.

Из следователей получаются самые лучшие преступники, к сожалению, все это можно говорить уже не в сослагательном наклонении. К сожалению, жизнь нам это уже много раз ярко представила. Ясно почему – хорошо дело знают.

Из Турецкого получился бы первоклассный преступник. Во всяком случае, вор – первостатейнейший.

Он знал, как проще всего забраться в чужую квартиру, не оставив при этом никаких следов. Вор, тот обязательно оставит – а чего, собственно, тогда залезать в чужое жилище, если ничего там не брать? Турецкий ничего воровать не собирался. Ему надо было только посмотреть. Вот такое непреодолимое любопытство.

Опуская детали, как возможное пособие для неблагонадежных граждан, подытожим только, что и сигнализация была отключена, и двери не поломаны, и окна не выбиты, а Александр разгуливал по чужой квартире, стараясь не хвататься руками за вещи и двери.

Что, собственно, он здесь хотел увидеть? Он и сам не знал. Но очень-очень хотел. Связь, которую он нащупал, была настолько зыбка, а вывод настолько не укладывался в обычное русло расследования уголовных дел, что даже – вот опять – он и Меркулову ничего не сказал. Тот бы засыпал его простыми вопросами, и все, никакой связи. Нет, конечно, можно было бы еще покопать, попытаться восстановить архивы, начать широкомасштабный опрос свидетелей. Но на это требовалось время. Год, полгода. Да и месяца много. Потому что у Турецкого не было даже дня.

Он должен был все сделать сегодня и сейчас.

Квартира была хорошая, не бедная, но без вычурностей. Со вкусом была квартирка. То, что Турецкий искал, оказалось почти на виду – в самом низу богатой книжной полки.

Семейный альбом. А вот и тот самый снимок. Мальчик с бабушкой.

Турецкий, забыв об осторожности, громко и протяжно выдохнул. Ну вот и все.

…Игорь Андреевич открыл дверь, прижимая к уху телефонную трубку, жестом пригласил Турецкого войти, а сам продолжал разговор:

– Нет, Михал Палыч, пока Президент этот список не подписал, мы даже рисковать не будем. Мало у нас скандалов – рассовываем свое оружие, куда ни попадя.

Турецкий снял пальто и проследовал за хозяином в комнату. Отметил про себя, что пыл последних слов в какой-то мере был рассчитан и на гостя.

– …А как же не лоббировать?! Лоббируем изо всех сил, уже все лоббы поразбивали, – открыто и заразительно засмеялся он. – Обещали на днях. Обещали скоро. Не знаю, может, до лета потерпим. Хорошо, Михал Палыч, хорошо. Всего доброго.

Игорь Андреевич бросил радиотелефон на диван и без перехода подмигнул Турецкому:

– По граммульке?

– По граммульке, – кивнул следователь.

– Коньяк, водка?

– Коньяк, с вашего позволения.

– Джентльмен, – отметил хозяин.

Он налил в правильные бокалы маслянистого французского коньяка и опять же правильно покачал пахучую жидкость в бокале.

– Ну! – широко улыбнулся он. – Сначала – выпьем, а потом – заинтригован! Не скрою.

– Сначала выпьем, – кивнул Турецкий.

Выпили тоже по правилам, мягко почмокивая, делая одобрительные мины, грея коньяк в ладонях.

– Теперь «потом»? – спросил Турецкий.

– Да, да уж!

Турецкий достал из кармана «Брегет», положил перед собой на столик. И тоже широко улыбнулся.

– Знаете, какое дело, я с предисловием. Можно?

– Да. Я люблю предисловия. Можно и книгу не читать.

– Вот у следователя какая профессия, простите за банальность. Он слушает. Слушает себе и слушает, а потом начинает говорить. И у меня такая пора подоспела. Поговорить хочется.