Фридрих Незнанский - Убить ворона

Александр снова просмотрел фотографии. Голуби сидели на руке женщины неестественно – в ряд. А на одной из фотографий был запечатлен момент, когда птицы, как по команде, опускались женщине на голову.

– Похоже на дрессуру, – сказал Турецкий.

Савельеву словно осенило.

– Да, точно. Это цирковая дрессировщица. Муж обожал цирк, – Елена усмехнулась. – И цирковых артисток, наверное, тоже. В последнее время он по нескольку раз ездил на одно и то же представление. Теперь я догадываюсь, какое представление его интересовало.

Турецкий вполне мог согласиться с тем, что Савельев запал на цирковую дрессировщицу. Единственное – его смущало то, что женщина с фотографии казалась ему знакомой. Возможно, он ее видел в какой-нибудь цирковой программе. Александр редко ходил в цирк, но одного раза было достаточно, чтобы интересная артистка в манеже надолго запомнилась ему. Вообще у него была замечательная память на когда-то увиденные лица.

– Дрессировщица голубей, – о чем-то размышляя, сказал Турецкий.

– Мой муж нашел себе подругу по интересам, – вставила Савельева.

– Простите за личный вопрос. Вы думали о том, почему ваш муж исчез так внезапно, не объяснившись с вами? – Турецкому действительно это было странно и непонятно.

– Для меня в этом как раз нет ничего неожиданного. Он всегда избегал принимать решения. Когда он уходил от первой жены ко мне, нам с ней пришлось самим разбираться в ситуации.

«Лихой летчик!» – с усмешкой подумал Турецкий о штурмане.

Он вспомнил, как успокаивал ее в прошлый раз. И ведь ни словом, ни жестом сейчас не напомнила о том вечере! Как будто бы ничего и не произошло тогда. Хотя в общем-то ничего и не произошло.

– Что-то я плохо понимаю вашего мужа, – улыбаясь, сказал Турецкий.

Савельева быстро взглянула ему в глаза. Турецкий спокойно выдержал ее недоуменный взгляд. Елена встала и зачем-то закрыла форточку. Александр сознательно выдерживал длинную паузу.

– Что вы еще хотите? – вырвалось у Савельевой.

– Ничего. Только взять у вас на время эти фотографии, – спокойно ответил Турецкий.

– Можете взять насовсем, – Елена придвинула к нему всю стопку. – Можете даже на стенку повесить.

В этой неловкой колкости Турецкий уловил второй смысл. Савельева отчего-то злилась на него. Или на себя.

Уже собираясь в прихожей, Турецкий почувствовал, что она пристально его рассматривает. Почему-то это немного раздосадовало его. Словно он только что с треском провалил ответственный экзамен и преподаватель теперь смотрит на него с сожалением, дескать, а я так на тебя надеялась.

Чтобы взять с вешалки пальто, Турецкий невольно сделал в сторону Савельевой резкое движение. Но она не отшатнулась, а, наоборот, словно ждала этого движения, качнулась навстречу Турецкому. И он не смог провалиться окончательно.

Все произошло молниеносно. Турецкий резко, с силой притянул Савельеву к себе. Он прикоснулся к ее губам и тут же ощутил легкую судорогу вдоль ее спины вниз. Тело ее сделалось напряженным. А губы сразу ответили на поцелуй Турецкого. Это был тот первый безотчетный порыв, которому она подчинилась сразу.

Но через несколько секунд Елена попыталась освободиться из объятий Турецкого. Первые проблески сознания, мысли отказать – они, как ненужная защитная реакция приходят в голову любой женщине в подобной ситуации в виде вопроса: что я делаю? Но Турецкий был уверен, что эти мысли Елены настолько идут сейчас вразрез с ее желанием, что ему не составляло особого труда не дать ей подчиниться рассудку. Он еще сильнее сжал ее в объятиях.

…Елена была невероятно послушна его рукам, чувствовала малейшее движение его тела и откликалась на каждое прикосновение. Ему нравилось ее вести, хотя он видел, что она с трудом сдерживает свою активность. И это его еще больше заводило.

Турецкий понял, что Елена давно не была с мужчиной. А пережитый ею стресс отступал так бурно, возвращающееся ощущение себя женщиной настолько разгорячило, что сделало ее в постели необыкновенной.

После близости она расплакалась. Турецкий не стал ее успокаивать. Он знал, что в этих слезах сейчас больше облегчения, чем каких-либо других чувств.

Она благодарно обняла его и быстро заснула. Было уже утро.

Турецкий не смог бы сейчас заснуть. События последних дней и часов завели его, как испорченный будильник, который всегда звонит.

Когда Александр вышел на лестничную площадку, он почувствовал, что кто-то смотрит в глазок из квартиры напротив.

«Губишь репутацию женщины, Саша, – сказал себе Турецкий. – Не можешь замести следы. А еще следователь».

«Хорошо, что в подъезде темновато. Лампочка только на первом этаже, – думал он, спускаясь по лестнице. – Надо ее в следующий раз разбить».

О своем полном, почти сказочном приключении, путешествии в Пакистан Турецкий Сабашову, конечно, не рассказал. Но вот о самолете, упавшем в Намибии, поинтересовался.

Сабашов после этого долго охал и ахал – как же он мог забыть?! Как же упустил?! Действительно, было такое! И срочно куда-то умчался. Когда утром Турецкий пришел в прокуратуру, Сабашов уже был там. Снова сидел над бумагами.

Вернулись к разговору о Намибии.

– Давайте, Валентин Дмитриевич, подумаем, что мы в связи с этим можем предпринять? – спросил его Турецкий.

– Я вчера и с утра сегодня уже проверил архивы по тому делу. Все очень скупо. Везде ссылки на то, что делом занимались правоохранительные органы Намибии. Наши туда тоже летали, но из Москвы, из «Росоружия».

– Я думаю, что по этому вопросу должны остаться какие-то документы, – предположил Турецкий.

– Да, конечно. Если разрешите, я съезжу на завод. Известно, что везли истребитель в Южную Африку.

– И почему же нам об этом никто не сказал? – задумался Турецкий.

– Все просто. Как говорится, мы не спросили, а нам не ответили.

– Да, я тоже хорош, – покачал головой Турецкий.

– Немудрено, – приободрил его Сабашов. – За это время столько самолетов упало, столько людей погибло…

– Значит, надо снова к Лебедеву идти, – подвел черту Турецкий.

Зазвонил телефон. Валентин Дмитриевич взял трубку.

– Прокуратура. Сабашов.

Турецкий углубился в материалы дела. Впрочем, давалось это ему с трудом. Шутка сказать – всю ночь не спал. И главное – как не спал!

Сабашов повесил трубку.

– Помер, – сказал он.

– Как? – не понял Турецкий.

– Замерз, говорят.

– Кто, Лебедев?

Какое– то мгновение Сабашов непонимающе смотрел на Турецкого.

– Да нет. Астролог… Кивелиди…

Перед проходной, в заснеженном скверике, том самом, где еще недавно митинговали забастовщики, на глухой дорожке лежал, с неестественно закинутой за голову рукой, труп Кивелиди. Он был одет в синюю клетчатую рубашку, а босые грязные ноги едва припорошил снег. Два оперативника сидели на покосившейся, обсыпанной окурками скамейке, склонившись над папкой, в которую один из мужчин что-то записывал, посасывая время от времени карандаш. Увидев Турецкого и Сабашова, один оперативник поднялся: