Эдди Шах - Манчестер Блю

– А я все еще там. На передовой. Делаю черную работу для управления. Бью по больным местам. Может быть, черт возьми, кое-кому из вас стоит напомнить, что это все-таки война, Джон. И нам не выиграть ее, сражаясь за столом с текстовым процессором.

Пентанзи глубоко вздохнул, прошелся по комнате, снял пальто и бросил его на кровать.

– У тебя есть пиво?

– В баре.

Пентанзи открыл небольшой холодильник и вытащил оттуда банку «Бадуайзера».

– Не желаешь?

– Нет.

Открыв банку, Пентанзи сделал глоток.

– Чего ты так злишься?

– Из-за Ронейна.

– Мы и раньше с тобой теряли напарников. Но сейчас ты чересчур.

– Иначе я не могу.

– Какому первому правилу учат в Куантико? Не принимать все близко к сердцу.

– Это дерьмовое правило годится только для бухгалтеров и юристов. Остальные принимают все близко к сердцу. – Маршалл сел в кресло. – Как ты меня нашел?

Пентанзи приблизился к Маршаллу.

– Вашингтон сказал, что ты направился сюда. Сюда или в Ирландию.

– А Вашингтон соображает.

– Так что я только проверил гостиницы.

– Ты им уже сообщил?

– Нет еще. Подумал, лучше сперва поговорить.

– Надо же!

– Здесь черт-те что творится. Гибнет много людей. Ты с этим никак не связан?

– Нет.

– Тогда зачем приехал?

– Просто захотел побывать на родине. Не забывай, что я в отпуске. И этот отпуск мне оплатил Вашингтон.

– Не вешай мне лапшу на уши, Маршалл.

– Я тебе ничего не должен.

– Нам совершенно ни к чему британские проблемы. – Пентанзи следовал официальной линии.

– Однако груз сюда прибыл из Эль-Пасо. Поэтому-то Ронейна и пытали, а затем убили.

– Здесь наши полномочия кончаются. И потом, почему ты решил, что груз пришел именно сюда?

– Интуиция.

– Все ты со своей интуицией, – фыркнул Пентанзи.

– Почему же тогда Вашингтон решил, что я здесь? Да и груз тоже?

Пентанзи засмеялся:

– Потому что эти простаки тоже верят в твою интуицию.

– А ты?

– Я здесь, чтобы тебя остановить. Для общей пользы. И для твоей тоже. Как только я доложу в Вашингтон, что выследил тебя, тебе сразу прикажут вернуться.

– А ты не докладывай.

– Не могу.

– Ради Ронейна. Ради тех, чьи имена высечены на Доске памяти. Они не заслужили такой участи. – Маршалл решил сыграть на чувстве лояльности своего коллеги.

– Ты хочешь слишком многого.

– Неужели ты всегда следовал указаниям управления, Джон? Даже когда участвовал в операциях? Ведь случалось же так, что ты действовал на свой страх и риск.

– Ну это было совсем другое дело.

– Сейчас то же самое.

– Что ты задумал?

– Ничего не могу сказать, пока ты не признаешь, что я в отпуске.

– Ладно валять дурака. Если тебе нужна моя помощь, я должен знать, что ты имеешь.

– Мне нужно твое молчание.

– Это одно и то же.

– Когда ничего не знаешь, то никто от тебя ничего и не добьется...

– В таком случае ничего не выйдет, – твердо сказал Пентанзи.

– Ну и ладно. Только помни, здесь, в Англии, я вам неподвластен.

– Ни хрена! Если Вашингтон тебя вызовет, ты должен подчиниться, и немедленно.

– Ты мог не застать меня на месте. Конечно, если ты им еще не сообщил.

– Я не вру. Они не знают, что я тебя нашел.

Впрочем, если даже Пентанзи и лгал, Маршалл не мог этого доказать. Один из основных принципов, на котором строились отношения между агентами, – принцип доверия.

– Значит, ты меня не нашел, Джон. И вообще мне совершенно ни к чему, чтобы ты рыскал вокруг и вынюхивал.

Пентанзи неожиданно рассмеялся:

– Черт! С такой простудой у тебя-то уж точно с нюхом не все в порядке. Я гляжу, ты не сдаешься, а, Маршалл?

– А когда я сдавался?

– Даю тебе три дня. Потом сообщаю в Вашингтон.

– Может, мне понадобится больше.

– Три дня, и все.

Втайне Маршалл был доволен. Из ответа он понял, что Вашингтон решил оставить его на несколько дней в покое. Иначе Пентанзи упорствовал бы дольше и даже стал бы предлагать помощь. Итак, Маршалл остается волком-одиночкой: если дело провалится, то УБН умоет руки.

– Мне нужно оружие, – сказал он наудачу.

– У тебя же есть, – сказал Пентанзи, показывая на «глок».

– Что-нибудь потяжелее.

Пентанзи взял с кровати пальто и из специально вшитого глубокого кармана достал «Хеклер-Кох НК-94», автоматический карабин калибра 9 мм с магазином на тридцать патронов. Раскладывающийся на две части, весом всего шесть с половиной фунтов, это один из самых маленьких и легко маскируемых автоматов.

– А ты, значит, путешествуешь налегке? – пошутил Маршалл, беря оружие.

– Вашингтон о нем не знает. – На этот раз Маршалл поверил Пентанзи. – Только смотри не подведи меня с этой штукой. И берегись простуды. Все-таки она здорово подтачивает силы.

После того как Пентанзи ушел, Маршалл проверил «НК-94» и лег спать. Он сильно потел и надеялся, что за ночь простуда пройдет.

И снова, засыпая, он увидел ее лицо. Она была единственным святым созданием в этом греховном мире.

Рочдейльский канал

Манчестер

Туман помог им остаться незамеченными.

Бурн, как всегда, пришел первым и точно вовремя. Ирландец знал, что человек, с которым он должен встретиться, не появится до тех пор, пока не убедится, что, кроме них двоих, здесь никого нет. Через пять минут послышался звук тяжелых шагов по гравию дорожки, тянущейся вдоль канала.

– Дело плохо, – сказал Манчестер Блю, как только различил в тумане силуэт Бурна. – У меня все валится из рук.

– То-то я все время слышу какие-то всплески, – усмехнулся Бурн.

– Мне сейчас не до шуточек, – раздраженно проговорил Манчестер Блю.

– Ну, скажу я тебе! – произнес ирландец после короткого молчания. – С протестантами, а заодно и со всем британским правительством управляться гораздо легче, чем с этим сбродом.

– Что, черт возьми, там происходит?

– В Мосс-Сайде-то? Эти, зараза, черномазые. Ни организованности, ни ответственности, да и в башке ничего. Черт их знает, как они вообще существуют?

– А ты что там делаешь?

Бурн почесал переносицу.

– До чего же вы, бобби, все одинаковы. Только и знаете, что задавать вопросы.

– А чего же ты хочешь? Никто – ни общественность, ни министерство внутренних дел, не позволит нам оставаться в стороне. Боже, стрелять в прохожих! Уму непостижимо!

– Как-то вышло из-под контроля.

– Это не Ольстер.

– Ольстер – это совершенно особое место. Шесть графств.

– Оставь риторику. В Белфасте вы не допускаете ничего подобного.

– Ну ладно тебе.

– Как это ладно? После того, что произошло. Это что, ваша официальная политика?

– Нет.

– Потому что если «да», то я не смогу остановить...

– Я же сказал «нет». Это не официальная политика, можешь мне поверить.