Дэн Браун - Ангелы и демоны

Выкрикнув последнюю фразу, камерарий вдруг умолк и взглянул на огонь. Создавалось впечатление, что он взвешивает в уме различные варианты своих дальнейших действий.

– Вы признались в преступлении, – сказал Колер, поднимая пистолет. – Вам не спастись.

– Разве вы не знаете, что признание греха уже есть путь к спасению? – печально рассмеялся камерарий. Он посмотрел на дверь и продолжил: – Когда Бог на вашей стороне, перед вами открываются такие возможности, которых вам, дорогой директор, не дано понять.

Когда эти слова все еще звучали в воздухе, камерарий взялся обеими руками за ворот сутаны и рывком разорвал на себе одежду, обнажив грудь.

– Что вы задумали?! – изумленно спросил Колер.

Камерарий не ответил. Он отступил назад к камину и снял с янтарных углей какой-то предмет.

– Прекратите! – закричал, не опуская пистолета, Колер. – Что вы делаете?

Когда камерарий обернулся, в его руках было раскаленное докрасна клеймо. «Ромб иллюминати»!

– Я собирался сделать это в одиночестве... – Голос его дрожал от напряжения, а взгляд стал абсолютно диким. – Но теперь... Я вижу, что вас сюда послал Бог. И вы – мое спасение.

Прежде чем Колер успел что-то сделать, камерарий закрыл глаза, запрокинул голову и приложил раскаленное клеймо к самому центру груди. Плоть зашипела, а клирик закричал:

– Мать Мария! Мария Благословенная!.. Помоги своему сыну!

В кадре появился Колер. Он неуклюже стоял на ногах, размахивая рукой с пистолетом.

Камерарий кричал, покачиваясь от невыносимой боли. Затем, бросив клеймо к ногам Колера, он рухнул на пол и забился в конвульсиях, не переставая вопить.

Все остальное происходило словно в тумане.

В комнату ворвались швейцарские гвардейцы. Звуковая дорожка взорвалась выстрелами. Колер схватился за грудь, сделал шаг назад и упал в кресло.

– Нет! – закричал Рошер, пытаясь остановить стрелявших в Колера гвардейцев.

Катающийся по полу камерарий яростно ткнул пальцем в сторону капитана и прохрипел:

– Иллюминат!

– Ублюдок! – закричал Рошер. – Лицемерный свято...

Шартран срезал офицера тремя выстрелами.

После этого гвардейцы столпились вокруг камерария. В кадре возникло полубезумное лицо Роберта Лэнгдона. Он стоял на коленях рядом с креслом Колера и разглядывал клеймо. Затем изображение задергалось. К Колеру вернулось сознание, и он попытался извлечь из подлокотника кресла крошечную видеокамеру. Когда ему это наконец удалось, он протянул аппарат Лэнгдону и хрипло прошептал:

– Передайте... передайте... прессе.

На этом запись заканчивалась. Через несколько секунд демонстрация началась сначала.

Камерарий ощутил, что окутывающий его чудесный туман начинает постепенно рассеиваться, а количество адреналина в крови неуклонно снижаться. Швейцарские гвардейцы осторожно вели его по Королевской лестнице в сторону Сикстинской капеллы, а он прислушивался к доносящемуся с площади Святого Петра пению. Камерарий понял, что ему все же удалось сдвинуть гору.

Grazie, Dio.

«Благодарю тебя, Боже».

Он молил Бога о том, чтобы Он даровал ему силы, и Творец услышал его молитву. А в те моменты, когда в его душе возникало сомнение, к нему обращался сам Творец. «На тебя возложена священная миссия, – сказал Господь. – Я дарую тебе силу». Но несмотря на поддержку самого Создателя, камерарий ощущал страх и часто спрашивал себя, правильный ли путь он избрал.

Если не ты, говорил в ответ на эти сомнения Бог, то кто?

Если не сейчас, то когда?

Если не таким образом, то как?

Иисус, напомнил ему Творец, спас всех людей... спас от их собственной апатии. Двумя своими деяниями Иисус открыл людям глаза. Эти два деяния породили у людей два чувства. Ужас и надежду. А деяния эти были: Распятие Его и Воскрешение. Этим Он изменил мир.

Но случилось это две тысячи лет назад. Чудо покрылось патиной времени. Люди стали о нем забывать. Они обратились к ложным идолам – технике и чудесам разума. А где же чудеса сердца?

Камерарий часто обращался к Богу с молитвой, чтобы Он подсказал ему, как можно заставить людей снова обратиться к вере. Но Бог хранил молчание. Однако в самый мрачный момент его жизни Господь все же посетил его.

Карло Вентреска до сих пор помнил это во всех деталях. Он помнил, как катался по земле в разодранной в клочья ночной рубашке и царапал в кровь грудь, пытаясь очистить душу от той скверны, которую принесли ему только что услышанные слова. «Не может быть!» – выкрикивал он, зная, что все обстоит именно так. Ложь, о которой он узнал, терзала его, словно адское пламя. Епископ, который взял его к себе, человек, который стал ему отцом, клирик, рядом с которым находился камерарий все время, пока тот шагал к папскому престолу... оказался лжецом.

Заурядным грешником. Он скрывал от людей такое чудовищное деяние, которое, как считал камерарий, ему не смог бы простить даже Бог.

«Вы же давали обет! – кричал камерарий в лицо папе. – Вы нарушили слово, данное Богу! И это вы – первый человек на земле!»

Понтифик пытался что-то объяснить, но Карло его не слушал. Он выбежал из комнаты и, ничего не видя перед собой, помчался по коридорам. Затем у него началась неудержимая рвота. В таком состоянии он находился до тех пор, пока не оказался у могилы святого Петра. «Мать Мария, как я должен поступить?» И в тот момент, когда, страдая от вызванной предательством душевной боли и раздирая в кровь грудь и лицо, он катался по земле Некрополя и молил Творца забрать его из этого безбожного мира, пред ним предстал сам Господь.

Его мозг разорвал похожий на раскаты грома голос:

– Ты давал обет служения Богу?

– Да! – выкрикнул камерарий.

– Ты готов умереть за Него?

– Да! Забери меня к Себе!

– Ты готов умереть за свою церковь?

– Да! Молю Тебя, освободи меня от юдоли земной!

– Но готов ли ты пожертвовать жизнью за... человечество?

После этого воцарилась тишина, и камерарию показалось, что он падает в бездонную пропасть. Но ответ на последний вопрос он знал. Он знал его всегда.

– Да! – крикнул он во тьму безумия. – Я готов умереть за людей! И я умру ради них так, как это сделал Твой сын!

Несколько часов спустя, все еще лежа на земле Некрополя, камерарий увидел лицо матери. «У Бога для тебя грандиозные планы», – сказала тогда она. Камерарий все больше и больше погружался в безумие.

И вот с ним снова заговорил Бог. На сей раз слов не было, но камерарий все понял. «Восстанови веру!»

Если не я... то кто?

Если не сейчас... то когда?

Когда швейцарские гвардейцы начали открывать дверь Сикстинской капеллы, камерарий Карло Вентреска ощутил, как по его жилам стала разливаться новая сила... та самая сила, которую он почувствовал, будучи ребенком. Бог избрал его. Давным-давно.