Эстер Верхуф - Рандеву

Разница была в том, что наше имущество становилось все новее и функциональнее, а тела в том же темпе изменялись с точностью до наоборот. Как будто красивые вещи должны было компенсировать упадок сил, как пластырь закрыть рану, называемую бренностью.

Не из-за этого ли меня так влекло к Мишелю? Не был ли и он чем-то новым и функциональным, своего рода компенсацией?

Мне действительно надо немедленно прекратить копаться в себе, сходить с ума!

Я еще немножко посмотрелась в зеркало, повертелась перед ним и провела руками по бокам, по талии и по бедрам, пытаясь почувствовать свое тело так, как его почувствует мужчина. Выпятила грудь. Конечно, мне уже не восемнадцать лет, я выносила и родила двоих детей. Но кожа хорошая, и бюст еще хоть куда. Формы округлые, и все тело — мягкое и упругое.

Нужно поговорить! Симона, ты должна с ним поговорить.

Наконец в зеркале появилась улыбка, которая меня согрела. Я шагнула в стринги, надела кружевной лифчик и еще немного покрутилась перед зеркалом. Что дальше? Длинная полосатая юбка из тонкого хлопка, обтягивающий топ, а сверху — небрежно наброшенная кофточка. Потом спустилась в кухню. Достала из холодильника пакет тортеллини (варить всего одну минуту, подавать со свежим шпинатом и моцареллой), посмотрела на него и положила обратно. Готовить мне совсем не хотелось. Я выпила стакан апельсинового сока, взяла из ящика яблоко и пошла на улицу.

Виляя хвостом, ко мне подбежал Пират и прижался к ногам мохнатым боком. Я почесала его за ушами и постояла, оглядывая двор. Уже стемнело, было без четверти десять. Что делать? Оставаться здесь, чтобы сразу встретить Мишеля? Мне вовсе не хотелось сидеть в ожидании на ступеньках и вслушиваться в ночные звуки.

А он придет?

Единственное, что я теперь чувствовала, была неуверенность. И мучительные сомнения.

Вдалеке заухала сова. Листва на деревьях шелестела. Пират поднял уши, резко повернул голову влево и тихонько заскулил. Он сосредоточился на чем-то отдаленном, но потом потерял к этому интерес.

Теперь-то уж я все знала точно. Я не буду ждать здесь, на улице.

Вместе с Пиратом, который, часто дыша, трусил рядом со мной, я пошла к каравану.

Что я на себя навлекла? Днем, когда я махала Герарду, Эрике и детям и светило солнце, все казалось совершенно ясным и понятным, а теперь это было не так. Совсем не так.

Мишель был одним из самых интересных мужчин, каких я когда-либо видела, включая актеров и певцов из всяких списков «двадцати пяти признанных красавцев». В его внешности все было гармонично. Придраться было не к чему. Да, зубы у него не очень ровные, но при этом ослепительно белые. А ведь черты лица просто не шли ни в какое сравнение с его взглядом, таким невероятно неотразимым, что у меня перехватывало дыхание. С того самого момента, когда наши глаза впервые встретились, я потеряла способность логически мыслить.

И что за небылицы я теперь себе рассказывала?

Слабый свет из окон обозначал караван, отливавший в лунном свете голубизной. Я вошла внутрь, Пират следовал за мной по пятам.

Убрала обувь Изабеллы и Бастиана, собрала рисунки, положила их на стопку счетов и журналов, поправила футляр бритвы Эрика. Собрала игрушки, положила их под одеяла детских кроваток, чтобы не было видно. Минут десять я занимала себя перекладыванием вещей, лишь бы ни о чем не думать. Пират все время вертелся под ногами. Да и как же могло быть иначе на нескольких квадратных метрах?

Я открыла дверь.

— Где мыши? Иди-ка, малыш, поиграй во дворе, полови мышек.

Виляя хвостом, Пират вышел, обернулся, весело посмотрел на меня, уткнулся носом в землю и исчез в ночи.

Я погасила верхний свет, так что теперь горела только одна пятнадцативаттная лампочка над раковиной. На голове все еще возвышался тюрбан из полотенца. Я сняла его, наклонилась и потрогала волосы. Они были влажные.

Он не придет. Может, это и к лучшему.

Я глубоко вздохнула. Взгляд упал на красную наволочку с китайским рисунком. Не обратить внимания на кровать было невозможно. В этом ограниченном пространстве она решительно доминировала. Сложив одеяло, я открыла шкафчик, чтобы лишний раз убедиться в том, что он битком набит одеждой. Как и все остальные шкафчики. Я открывала один за другим, но они были полны до отказа. Вдруг я почувствовала, что сатанею. Чья это была идея? Это вынужденное пребывание в доводящем до клаустрофобии карликовом прицепе, который, казалось, смеется надо мной из всех своих углов? Вся эта французская авантюра? А все годы, которые этому предшествовали, какова была моя роль, если не примиряться, слушаться, приспосабливаться? Черт побери! Неужели я хотела это оправдать — полное, абсолютное пренебрежение тем, что я так сильно чувствую, чего так сильно хочу, всей душой, и только потому, что не подходит место? Из боязни?

Так я и стояла, дрожа, с одеялом в руках, пока не услышала гул мотора, с перебоями, все ближе и ближе. Луч света проник через окошки внутрь, промелькнул надо мной и погас.

У меня неприятно сжался желудок. Я совсем не хотела разговаривать. Не теперь. Все тело содрогнулось. Взорвалось.

Я выронила одеяло и пошла открывать дверь. С Мишелем внутрь ворвался запах, который накрыл меня с головой, — смесь самого Мишеля, свежевыстиранного хлопка и наружного воздуха. Никакого « Bonsoir » [30] Bonsoir (фр.) — добрый вечер. , никаких любезностей, никаких прерывающихся слов и нервирующих ощущений. Мы обвили друг друга руками, жадно целуясь. Мои ладони сами собой искали под футболкой его спину. Мышцы, двигающиеся под мягкой кожей. Губы Мишеля не отпускали меня, пока он сбрасывал с себя куртку и нетерпеливо скидывал с ног кроссовки. Потом схватил меня и то ли приподнял, то ли подтолкнул к кровати, так что мы, споткнувшись друг о друга, рухнули на матрас. Мишель оказался сверху — его бедра устроились между моими. Одним движением он поднял мою юбку и резко стянул вниз трусики, а потом уткнулся лицом в ложбинку моей шеи, постанывая и содрогаясь всем телом.

Я быстро стянула его футболку. Мне хотелось видеть его, чувствовать; его торс, грудную клетку, сужающуюся к талии. Кончиками пальцев я провела по его животу, мышцы которого, вздрагивая, сжимались под моими прикосновениями. Добравшись до молнии джинсов, я потянула за нее, он рванул ее дальше книзу. Мой топ и лифчик он нетерпеливо сдвинул кверху. Кожа к коже. Мишель поймал мой взгляд, мы поцеловались, медленно, его нос скользнул по моему, ласково, нежно. Меня трясло. Я больше не управляла своими мышцами, я больше вообще ничем не управляла. Я прижалась к нему бедрами, зашептала что-то, ободряя его.

В следующую минуту он вошел в меня, ошеломляюще, полностью. Я закрыла глаза и забыла, где я и кто я, отдалась ритму и темпу, кружащему мне голову, заставляющему хватать ртом воздух. Его губы на моих, его язык — мой язык, его дыхание — мое дыхание. Он шептал мне на ухо что-то непонятное, замедлял темп, потом снова ускорял, так что весь мир вращался вокруг меня, как на ярмарочной карусели. Ни верха, ни низа… Только еще чувствовать, быть на этой карусели… Воздушный шар у меня в животе становился все больше, распухал, душил меня, так что я непроизвольно начала стонать все громче. Мишель ухватил меня за плечи, приподнялся, посмотрел в глаза, мрачно, сосредоточенно. Не отводя взгляд, он открыл рот, сглотнул, ритмично двигая своим прекрасным, совершенным телом, влажным от испарины, в непрерывном ритме, пока я, к своему ужасу, непроизвольно не начала царапать пальцами матрас, и тогда у меня в низу живота произошел взрыв, прокатившийся по всему телу. Мишель рывком поднял голову, глаза у него были мутные, он крепко зажмурился, на шее обозначились жилы. Раздался протяжный стон. Его голова упала рядом с моей на подушку.