Ирса Сигурдардоттир - Расплата

После рыбзавода она устроилась делопроизводителем в страховую компанию, где работала и поныне, занимая, к полному своему удовольствию, крохотный задний офис. Свои обязанности Сигрун выполняла идеально, благодаря чему считалась незаменимой, хотя на ее зарплате это никак не сказывалось. Впрочем, она и сама ни разу не попросила о прибавке, и вообще никогда не выдвигала никаких требований. Что именно Сигрун делала с деньгами, оставалось загадкой. Скорее всего, откладывала на счет в банке, следуя тому же совету, который мать дала брату. На себя она, похоже, не тратила ничего. Если дело обстояло именно так, то у нее должна была скопиться довольно приличная сумма. Трёстюр всегда говорил, что ей нужно побаловать себя, прекратить это нелепое крохоборство, но сестра только смущенно отводила глаза, когда он спрашивал, для чего она откладывает деньги. Может быть, с детства мечтала о кругосветном путешествии? Это Трёстюр мог бы понять…

Он потоптался на месте, чтобы хоть немного восстановить кровообращение в пальцах ног.

– Тсс! Кажется, идут… Посмотреть? – Сигрун сдвинула с уха капюшон и прислушалась.

Перестав топать, Трёстюр услышал хруст снега и слабое эхо разговора. Должно быть, они. Наконец-то… Если повезет, они сядут в машины и уедут. Вряд ли кто-то останется поговорить.

Когда они с Сигрун пришли сюда, одна машина уже стояла на парковке, а вторая только подъезжала. Водители вышли, холодно – по крайней мере, так показалось со стороны – кивнули друг другу и коротко пожали руки. Букеты у них были большие, не то что жалкий пучок, который держала Сигрун. На нее и Трёстюра, отступивших за угол церкви, мужчина и женщина даже не взглянули.

Трёстюр не считал себя человеком сентиментальным, но даже он невольно задумался о печальной судьбе несчастных родителей. Когда они с Сигрун пришли на кладбище впервые, эти двое приехали в одной машине и, направляясь к кладбищу, заботливо поддерживали друг друга. Он не любил вспоминать о похоронах, во время которых родители как будто даже стали ближе друг другу. Следуя за белым гробиком, они выглядели совершенно потрясенными, и на лицах обоих, когда они заметили Трёстюра, Сигрун и их мать, проступило одинаковое выражение ужаса. Троица устроилась на задней скамье, где, как думала мать, им удастся остаться незамеченными.

Пара остановилась, словно загипнотизированная, и все присутствовавшие повернулись и уставились на Трёстюра, Сигрун и мать. Секунды показались годами. Потом женщина бессильно прислонилась к мужу, и по ее щекам потекли черные слезы. Лицо мужа побагровело от злости. Десятки мокрых глаз не мигая смотрели на них. Затем мать погибшей девочки завыла от боли, и они, объятые ужасом чужаки, устремились через толпу к выходу, словно спасаясь от этого горестного плача…

Трёстюр тряхнул головой, отгоняя картины из прошлого.

Воспоминания не помогали, лишь только ворошили тлеющие угли скорби и злости. Ну почему нельзя отмотать время назад и изменить прошлое? Если б он или мать были в тот день дома, его не преследовали бы сейчас эти невыносимые воспоминания, не говоря уже о последствиях всего случившегося…

Как и во многих других случаях, Трёстюр до сих пор винил мать за тот страшный эпизод на похоронах. Они с Сигрун были всего лишь детьми, но она-то могла предвидеть, чем это закончится. Ему и в голову не приходило, что родители девочки станут винить их, но взрослые должны быть предусмотрительны. На том, чтобы пойти в церковь, настаивала Сигрун, и матери следовало проявить твердость и сказать «нет», но она, как обычно, уступила. В ее натуре не было и намека на твердость, как будто в какой-то момент жизни из нее полностью удалили хребет. Он был совсем другим. Случившееся на похоронах дало один положительный результат. В ту ночь, лежа в постели и слушая приглушенные рыдания сестры, Трёстюр решил, что отныне не даст себя в обиду и, встретившись с несправедливостью, будет разбираться с проблемой на месте. Мученики никому не нужны, и даже через сотни лет отношение к ним останется прохладным.

Ветер вдруг стих, и до того места, где укрывались брат и сестра, долетели сухие слова прощания. Трёстюр выглянул из-за угла и увидел, как двое коротко, не глядя друг на друга, пожали руки. Потом они разошлись, сели по машинам и разъехались. На выезде машины сбавили ход, мигнули задними огнями, повернули вправо и исчезли. Теперь Трёстюр мог двинуться, и от этого ему даже стало немного теплее.

– Уехали. Идем.

Прежде чем выйти из убежища, Сигрун сама все проверила и, пока они шли к кладбищу, постоянно оглядывалась, словно опасаясь, что пара может вернуться. А вдруг они забыли что-то возле могилы? Трёстюр промолчал, хотя ее нервное поведение всегда его раздражало. Ну почему она так себя ведет? Но он знал, что критиковать ее бессмысленно, что она только еще больше разнервничается.

Дорогу они могли найти с закрытыми глазами, потому что ходили по одной и той же тропинке последние одиннадцать лет: в первый раз – через год после смерти девочки, а потом – ежегодно в день ее рождения. Как незваные гости. Сегодня, будь она жива, ей исполнилось бы двадцать.

По пути сюда это число встало вдруг у Сигрун перед глазами, и она, резко повернувшись, произнесла его вслух. Произнесла громче, чем обычно, так что единственная, кроме них, пассажирка автобуса оглянулась и удивленно посмотрела на нее. Сигрун покраснела от смущения и, подождав, пока старушка отвернется, объяснила, в чем дело. Если б она вспомнила об этой дате раньше, то купила бы букетик подороже. Сигрун даже попыталась вернуться и купить другие цветы, но Трёстюр, уже успевший оценить тепло автобуса, сумел отговорить ее, и в результате они прибыли к кладбищу одновременно с родителями девочки, и он едва не умер от переохлаждения. Трёстюр напомнил, что они уже потратились на цветы и автобусные билеты и суетиться из-за воображаемого дня рождения кого-то, кто уже умер, бессмысленно. Возможно, поэтому Сигрун так нервничала теперь, хотя угадать, что именно творится у нее в голове, всегда было трудно.

Остановившись у изножья могилы, она опустила глаза и некоторое время ничего не говорила. Потом подняла голову и положила цветы, маленький и скромный букетик, рядом с двумя огромными букетами, прислоненными к надгробному камню.

Трёстюр невольно отвернулся: увядшие цветочки в какой-то степени символизировали его и Сигрун.

В отличие от сестры, он не следовал какой-либо одной, утвердившейся процедуре во время этих ежегодных визитов, но прохаживался между могил, читал надписи на ближайших надгробиях, выкуривал сигарету или просто топтал снег – в общем, занимал себя как мог, пока сестра медитировала, или что там еще она делала.