Джон Харт - Вниз по реке

– Для этих чертовых собак, – объяснил он. – Залезай.

Пикап был старый, пропахший пылью и соломой. Ехал отец медленно, нацелив машину вдоль берега, против течения реки. Мы пересекли несколько кукурузных и соевых полей, потом пару сосновых посадок и въехали в настоящий лес, когда он заговорил опять:

– Удалось пообщаться с Мириам?

– Она была не особо расположена к разговорам.

Отец лишь отмахнулся, и я заметил быстро промелькнувшее у него на лице выражение неудовольствия.

– Она какая-то дерганая.

– Тут что-то большее, – сказал я и, глядя вперед, ощутил на себе его взгляд. Он повернулся ко мне, а когда заговорил, то имел в виду погибшего парня:

– Он был ее другом, Адам.

Я вышел из себя. Больше не мог это выносить:

– А ты не думаешь, что я и так знаю? Не думаешь, что и так помню?!

– Все образуется, – вяло произнес отец.

– А как насчет тебя? – взорвался я. – Думаешь, похлопал по спине – и все опять хорошо?

Он опять открыл было рот, но тут же закрыл. Пикап выкатился на вершину пригорка, откуда открылся вид на дом. Отец затормозил и выключил зажигание. Наступила тишина.

– Я сделал то, что, как мне казалось, должен был сделать, сынок. Никто не смог бы двигаться дальше, если б ты оставался в доме. Дженис чуть с ума не сошла. Джейми и Мириам места себе не находили. Я тоже. Просто было слишком много вопросов.

– Я не могу дать тебе ответы, которых у меня все равно нет. Кто-то убил его. Я говорил тебе, что это не я. Этого тебе было недостаточно?

– Нет. Твое освобождение не стерло того, что видела Дженис.

Я повернулся на сиденье и изучил человека, которого всегда называл своим отцом.

– Ты собираешься начать все по новой?

– Нет, сынок. Давай не будем.

Я уставился в пол – на солому, грязь и обтрепанные сухие листья.

– Я скучаю по твоей матери, – наконец произнес он.

– Я тоже.

Мы долго сидели в молчании под заливающим кабину солнцем.

– Знаешь, а я понимаю, – проговорил в конце концов мой отец.

– Что?

Он ненадолго примолк.

– Как много ты потерял, когда ее не стало.

– Только не надо, – сказал я.

Еще несколько длинных секунд без слов, переполненных воспоминаниями о ней и о том, как хорошо нам было втроем.

– Насколько я понимаю, где-то в глубине души ты все-таки считаешь, что я способен на хладнокровное убийство, – произнес я.

Отец с силой потер руками лицо, поковырялся в глазах мозолистыми пальцами. Под ногтями у него чернела грязь. А когда заговорил, то с таким плохо скрываемым жаром, что я сразу понял: говорит он совершенно искренне.

– Ты так и не стал прежним, когда она умерла. До этого ты был такой славный мальчишка! Господи, да ты был просто идеал, чистая радость! А когда ее не стало, ты сильно изменился. Становился все более мрачным и недоверчивым. Обиженным. Отстраненным. Я думал, что со временем это у тебя пройдет. Но ты начал драться в школе. Ссориться с учителями. Ты постоянно был на что-то зол. Словно какой-то чертов рак тебя грыз! Будто что-то постоянно сжирало в тебе того славного мальчишку!

Он опять потер лицо ладонями – грубая кожа безжалостно сминала морщины.

– Я думал, ты с этим справишься. Хотя всегда оставалась и вероятность того, что ты окончательно сорвешься. Я просто не предполагал, что это произойдет таким вот образом. Думал, что ты врежешься на машине в дерево или тебя серьезно ранят в драке… Когда убили того парня, мне и в голову не пришло, что ты можешь быть за это ответствен. Но Дженис поклялась, что видела именно тебя. – Отец вздохнул. – Честно говоря, тогда я подумал, что ты просто наконец дошел до ручки.

– Из-за матери? – спросил я, и он не заметил ледяных ноток в моем голосе. Просто кивнул, и мне вдруг словно со всей силы врезали в грудь.

Меня обвинили по ложному обвинению, судили за убийство и выгнали ко все чертям собачьим, а он винит во всем этом смерть моей матери!

– Если я был в таком уж растрепанном состоянии, то почему же ты не предложил мне хоть какую-то помощь?

– В смысле типа психотерапевта?

– Ну да, хотя бы.

– Все, что нужно мужчине, – это твердо стоять ногами на земле. Мы думали, что у нас получится тебя туда поставить. У нас с Долфом.

– И все должно было уладиться, так?

– Не суди меня, парень.

– Как это уладилось с мамой?

Едва отец успел заговорить, как под подбородком у него вздулись желваки:

– А теперь тебе надо закрыть свой чертов рот! Ты толкуешь о том, что гораздо выше твоего понимания!

– В жопу! – выкрикнул я, распахивая дверцу пикапа. Двинулся по дороге, услышав, как у меня за спиной громко хлопнула другая дверца.

– Не уходи от меня! – крикнул он мне.

Я почувствовал его руку у себя на плече и, даже не сознавая, что делаю, развернулся и врезал ему по лицу. Он упал на голую землю, а я встал над ним. Опять увидел перед глазами яркую вспышку – последнюю секунду своей матери на этой земле, – и высказал вслух мысль, которая терзала меня все последние годы.

– Это должен был быть ты, – медленно произнес я.

Кровь катилась у него из носа, вдоль правой стороны рта. Отец казался совсем маленьким в пыли, и я вновь ясно увидел тот день, когда она сделала это: то, как ствол выпал из ее безжизненной руки, как кофе обварил мне пальцы, когда я выронил чашку. Но был еще один момент – мелькнувшее передо мной ее лицо, когда дверь распахнулась во всю ширь. Что промелькнуло на нем в ту секунду? Удивление, показалось мне. Сожаление. Я всегда считал, что просто себе это вообразил.

Но только не сейчас.

– Мы вернулись в дом, – с расстановкой проговорил я. – Мы вернулись из леса, и ты пошел ее проведать. Она попросила принести ей кофе. Тебя попросила.

– О чем ты вообще говоришь? – Отец кое-как стер кровь с лица, но не сделал ни единой попытки подняться. Ему не хотелось слышать этого, но он знал.

– Ствол был уже приставлен к ее голове, когда я открыл дверь. Она хотела, чтобы это ты видел, как она умирает.

Лицо отца резко побелело.

– Ты, а не я, – добавил я.

Развернулся и двинулся прочь.

Зная, что на сей раз он не станет меня останавливать.

Сойдя с дороги, я вернулся к дому Долфа тропами и тропками, которые до сих пор помнил. В доме было пусто, поэтому никто не видел, как я бессильно обмяк в углу, что я практически сломлен. Никто не видел, как я отчаянно пытался взять себя в руки, и никто не видел, как я швыряю свои шмотки в машину; но Долф подкатил, как раз когда я уже отъезжал, и я притормозил – из уважения к его поднятой руке и по причине откровенной тревоги, появившейся у него на лице, когда окна наших машин с опущенными стеклами поравнялись и он прочитал мои намерения.

Долф выбрался из своего пикапа и положил руки на крышу моей машины. Наклонился ближе, и я понял, что он заметил сумку на заднем сиденье. Его глаза задержались на моем лице, после чего он наконец заговорил: