Родриго Кортес - Толмач

– Как думаешь, сами прорвемся?

– Ты что, Николай Петрович, Суворова начитался? – усмехнулся Василевский. – Как тут прорвешься? У нас артиллерия целиком парализована, а у них каждая сажень пристреляна, о чем тут говорить?

– А если втащить пушечку на стену? – хитро улыбнулся Линевич. – Хотя бы одну…

Василевский изумленно моргнул, и Линевич азартно потер руки и принялся развивать мысль:

– Чем больше мы здесь будем торчать, тем больше потерь понесем. Согласен?

Василевский растерянно кивнул.

– Ну, так давай рискнем! – горячо накинулся на него Линевич. – Главное, успеть часовых снять да пушку на стену затащить!

– Расстреляют, – засомневался Василевский. – Я же тебе говорю, Николай Петрович, у них здесь каждая сажень…

– Собственные-то стены у них вряд ли пристреляны! – с жаром оборвал его Линевич.

– Черт! – аж приподнялся Василевский. – А ведь ты, Николай Петрович, дело говоришь! И когда начнем?

Линевич глянул на часы.

– Давай-ка в два ночи.

Командующий экспедиционным корпусом США в Китае генерал Эдна Р. Чаффи был в глубокой депрессии: он совершенно не представлял, чем завершить многостраничный рапорт президенту США, который он готовил столько дней.

Минувшей ночью, вопреки согласованному 31 июля плану, русские перекололи штыками часовых у Восточных ворот Тартар-сити, втащили на стену пушку, открыли огонь по воротам в стене внутреннего города и в конце концов сделали настоящий пролом, вполне пригодный для прохода пехоты!

Понятно, что китайцы начали выбивать русских с занятой позиции и яростно атаковали засевший на стене орудийный расчет несколько часов подряд… И уж кто-кто, а генерал Чаффи мог себе представить, что там творилось! Но результат превзошел все ожидания: спустя 12 часов боя – впервые за девять суток беспрерывных атак – китайцы дрогнули и пропустили европейские отряды в Пекин.

Генерал Чаффи вздохнул и заставил-таки себя взяться за рапорт…

«Сэр!

В то время как мои отряды готовились встать в авангарде штурма, русские по неизвестной мне причине оставили свой лагерь в Тонг-Чоу.

Лишь на следующий день стало ясно, что русские сменили позицию, чтобы напасть на Восточные ворота в том месте, где стена Чайна-тауна присоединяется к стене Тартар-сити.

Обстрел из орудий и стрелкового оружия велся в течение всей ночи, и я, естественно, предположил, что это – последние усилия китайских отрядов, пытающихся уничтожить дипломатические миссии.

На рассвете 14 августа офицер японского штаба спросил, знаю ли я хоть что-нибудь о местонахождении российских отрядов, на что я мог ответить лишь одно: я предполагаю, что они в Тонг-Чоу или на моем правом фланге на той стороне канала. На что он ответил, что их нет на той стороне канала».

Генерал Чаффи вздохнул. Рука отказывалась писать, что первым при захвате Пекина стал не он, как планировалось, а русский генерал-лейтенант.

Когда до Летних Императорских Дворцов стала отчетливо доноситься орудийная канонада, евнухи и служанки бросились занавешивать окна ватными одеялами. Однако уже 2 августа стало известно, что столица пала, попытки военачальников организовать уличные бои потерпели поражение, а значит, война проиграна и пора бежать.

И тогда императрица заплакала – впервые за сорок лет беспрерывного правления Поднебесной, и не из-за проигранной войны, нет. Зная, что придется выезжать из столицы и терпеть неудобства, Цыси приказала остричь свои красивые длинные ногти, и – Великое Небо! – как же ей было жаль этих ногтей!

И все-таки более всего Лучезарную терзало то, что ей так и не удалось взвалить ответственность за нападение на иноземцев на Гуансюя. Это означало, что ответ придется держать ей самой, в то время как этот изнеженный, слабовольный мальчишка будет смеяться над ее поражением и утешаться на «ложе дракона» со своей Чжэнь…

– Чжэнь?!

– Ваше величество, – мгновенно вырос перед Старой Буддой главный евнух Ли Ляньин.

Цыси поджала губы. Позволить Гуансюю и Чжэнь радоваться жизни, когда ей – Матери и Отцу всей Поднебесной империи – так плохо, она не могла.

– Где Чжэнь? Где эта лиса?!

– Драгоценная наложница императора Гуансюя Чжэнь во Дворце Небесного Спокойствия, – мгновенно ответил всезнающий главный евнух.

Цыси недобро усмехнулась.

– Вот что, Ли Ляньин, – распорядилась она, – приведи-ка ее ко мне.

Главный евнух склонился в поклоне, и не более чем через десять минут испуганная бледная наложница уже стояла на коленях перед Лучезарной и Милостивой.

– Я вот что подумала, Чжэнь, – разулыбалась Старая Будда, – в Поднебесной идет война; мы даже вынуждены бежать! Как какие-нибудь крестьяне! Я не могу взять тебя с собой.

Чжэнь подняла бледное лицо.

– Да-да, милая, – удовлетворенно ухмыльнулась Цыси. – Мне доложили, что ихэтуани и прочие разбойники кишат на дорогах, словно муравьи!

Глаза Чжэнь широко распахнулись от ужасных предчувствий.

– А ты ведь так молода и привлекательна, Чжэнь, – сладко потянулась в троне Цыси, – что тобой могут овладеть! Даже обязательно овладеют! Ты представляешь, какое горе тогда постигнет моего племянника? Он ведь так тебя любит…

Стоящая на коленях Чжэнь покачнулась, и Ли Ляньинь предусмотрительно поддержал ее за плечо.

– Я не могу допустить, чтобы император Гуансюй так переживал, – твердо завершила императрица, – поэтому и решила даровать тебе самоубийство.

Ли Ляньин кивнул двум евнухам, и те мигом подбежали к наложнице, повалили на скользкий полированный пол, закатали визжащую от ужаса наложницу в кошму, взвалили на плечи и бегом понесли прочь.

– В колодец? – склонился в поклоне Ли Ляньин.

– Как всегда, – устало опустила веки Цыси.

Кан Ся очнулся, когда длинноносые уже входили в город. Он потрогал тупо ноющую голову и вспомнил, как ночью кто-то начал обстреливать город с крепостной стены. А потом впереди брызнуло каменными осколками и – все… А сейчас, он посмотрел на солнце, был уже полдень. Серый от пыли и каменной крошки Кан Ся с трудом поднялся и на подгибающихся ногах, хватаясь за стену, побрел мимо целой серии нарисованных им вчера драконов.

Эта часть города уже целиком перешла во власть варваров. Справа русский казак медленно шел вдоль поставленной на колени череды пленных и методично, одному за другим рубил головы. Слева англичане вовсю выносили из богатого дома позолоченную утварь и даже мебель. А там, впереди, полыхало зарево пожаров.

Перед глазами Кан Ся поплыло, и он прислонился спиной к стене и медленно сполз вниз и сел прямо на мощенную булыжником дорогу. Долг офицера, варварские обряды кровавого поручика Семенова, ожидание смерти там, в полуподвальной камере айгуньской тюрьмы, и драконы, драконы, драконы… Все слилось в одно целое и бешено вращалось в его голове, не давая ни собраться с мыслями, ни даже просто остановить это вращение.