Андерс Рослунд - Именинница

— Да?

— Звонил дежурный.

— Мы уже заняты, Свен.

— Именно поэтому. Дежурный знает, где мы находимся и почему. Поэтому и решил предложить нам кое-что еще.

Гренс посторонился, чтобы не мешать работе фотографа, снимавшего мертвого мужчину с разных ракурсов, но этого оказалось недостаточно. Пришлось уйти вглубь подъезда, и комиссар жестом пригласил Свена Сундквиста последовать за ним.

— О чем ты говоришь? Хватит с нас и того, что есть.

— Я говорю о звонке из квартиры в доме по Оденгатан, который только что принял дежурный, — отвечал Свен. — Дом рядом с парком Васа, звонила квартиросъемщица, женщина средних лет. Сегодня на рассвете ей почудились выстрелы из квартиры этажом выше. Проснувшись окончательно пару часов спустя, женщина решила посмотреть, в чем дело. Квартира стояла нараспашку. В прихожей на спине лежал мужчина с двумя пулевыми отверстиями в голове — одно во лбу справа, другое в левом виске.

Дейян Пейович — взлохмаченные волосы с проседью, редкие усы, три родинки, образующие странный узор на щеке, — теперь они и в самом деле знали о нем больше. Он родился в Подгорице, в Черногории, тогда еще входившей в состав Югославии. На родине был осужден дважды — за убийство и нанесение телесных повреждений. Наказание отбывал в Пожареваце — самой большой и жестокой тюрьме Сербии. В Швецию прибыл двадцать один год назад, восьмью годами позже получил гражданство. В базах полиции его идентификационный номер дал в общей сложности пятьдесят девять совпадений в общем списке, в секретной рубрике «Особо опасное оружие», двадцать четыре совпадения в списках подозреваемых, в разделе «Организованные преступные группировки», и всего одно совпадение в списках осужденных за незначительные преступления — пару месяцев назад Пейович плюнул на ботинок полицейскому.

При этом список расследований, в которых так или иначе мелькало его имя, выглядел весьма внушительно — убийства, умышленные и непредумышленные, и попытки убийства, нанесение тяжких телесных повреждений, каждый раз с участием известных торговцев оружием. Его отпускали, будь то за недостатком вещественных улик или свидетелей, которые или отказывались сотрудничать, или просто бесследно исчезали.

Эверт Гренс вытянулся на вельветовом диване, подхватил очередную порцию бумаг с шаткого ночного столика и положил туда, где уже лежали другие бумаги, — себе на живот. Под конец дня они с Марианной Хермансон, Свеном Сундквистом и молодыми стажерами и в самом деле узнали об убитом довольно много. Убийца же по-прежнему оставался белым пятном — ни свидетелей, ни следов обуви, ни отпечатков пальцев. Никаких следов борьбы, с образцами крови или кожи на теле или одежде жертвы.

Два случая — одна сигнатура. Преступник делал все, чтобы его почерк был узнаваем.

Два убийства с разницей во времени в несколько часов, в домах, разделенных какой-нибудь парой километров.

Первое — по Бреннчюркагатан, 37. Второе — Гренс потянулся за новой кипой бумаг, для которой места на животе не оставалось, — в доме по Оденгатан, 88. Это оттуда поступил последний звонок.

Бранко Стоянович, так его звали. Он тоже лежал на спине, — на паркете «в елочку» в прихожей, на последнем этаже многоквартирного дома.

Пули с мягким наконечником, наполовину свинцовые, наполовину титановые — все как несколько часов тому назад и за семнадцать лет до того. Пулевые отверстия — копия тех, что были сделаны в голове Пейовича и семейства Лилай с Далагатан.

Судьбы двух последних жертв тоже были похожи, как две капли воды.

Бранко Стоянович, пятью месяцами старше Пейовича, вырос в Даниловграде, в нескольких милях к северо-востоку от Подгорицы, и отбывал свой первый срок в том же Пожареваце, одновременно с Пейовичем. В реестрах миграционного ведомства они были зарегистрированы с разницей в несколько дней, в одном и том же месяце получили гражданство. В материалах расследования, отмеченного красным флажком, Стоянович и Пейович значились, в числе многих прочих, как допрошенные по делу.

При том, что у этих людей было так много общего, они едва ли могли предвидеть, что будут лежать в прозекторской на соседних койках и вскрыты в один день.

Эверт Гренс отложил бумаги на столик, поднялся с дивана, разминая рукой затекшую шею, и вышел в коридор. Там было темно и тихо. Один только кофейный автомат подавал признаки жизни — рычал, отплевывался толчками, словно только что прооперированный сердечник, не успевший приспособиться к новому кардиостимулятору.

Последняя чашка — и домой. И вовсе не потому, что очень того хочется. Эверту Гренсу гораздо лучше спалось на диване в участке, но даже самые занятые инспекторы должны время от времени менять одежду, проверять почтовые ящики и поливать цветы.

На улице тепло и безветренно, тихий летний вечер переходит в такую же ночь.

Приятно в этот час прогуляться по улице. От кабинета в полицейском участке в квартале Кнунеберг до порога одинокой квартиры по Свеавеген двадцать минут ходьбы, но много лет тому назад они проделывали этот путь за четверть часа. Анни брала его под руку, и Гренсу приходилось приноравливаться к ее быстрому шагу. Кунгсхольсгатан, Шеелагатан, потом через мост Барнхюсбрун, железнодорожные пути, которые сейчас переходил комиссар, — в любое время года маршрут оставался неизменным.

Он затянул песню. Пожилая пара впереди удивленно переглянулась, одинокий велосипедист просигналил немолодому мужчине, который на виду у всего города запел, не попадая в ноты. Репертуар Гренса — шлягеры шестидесятых, на этот раз «Lucky Lips», — с пританцовыванием, примерно так, как это делал Клифф Ричард. Гренс пел и вспоминал другую эпоху, так непохожую на эту. Еще полгода в полиции — что дальше? Как человек может найти новое вдохновение и новый смысл жизни, если никогда раньше не занимался подобными поисками?

Последний пируэт перед поворотом на Обсерваторигатан. Гренс почувствовал, как промок воротник рубахи. Еще какая-нибудь сотня метров, и он увидит темное окно собственной кухни.

Тесный лифт — ровесник самого Гренса — скрипел и охал, как вот-вот готовая развалиться телега, но колено ныло сильнее, поэтому комиссар потянул на себя решетчатую дверь. Он сделал это с таким чувством, будто садился в самолет, отдаваясь во власть ненадежной машины.

Кто-то побывал в его квартире — комиссар понял это сразу, как только вышел на четвертом этаже и вытащил из кармана ключи.

Он остановился, оценивая ситуацию, отделяя работу воображения от реальных чувственных восприятий. Или он так углубился в жизнь своих преступников, что и сам стал частью их мира? Что, если там, за дверью, другая квартира, с прыгающей девочкой и четырьмя мертвецами?