Микаель Ниеми - Дамба [litres]

Лидия нынче ночью совсем с катушек слетела. Откуда в ней столько злобы? Не успела проснуться – и пошло-поехало.

– Какое ты дерьмо… мешок с дерьмом… дерьмо и дерьмо…

Это у тебя в пасти дерьмо… и откуда столько? – хотел он сказать, но промолчал. А хуже всего, когда она начинает орать, – неудобно перед соседями. Или когда медсестра приходит. Она и на медсестер всех собак спускает. Вы все, говорит, цыганки, только и смотрите, как бы что украсть.

– Я и сам ее не узнаю, – извиняется Гуннар. – Бог знает, что на нее нашло. Это не она.

Но если не она, тогда кто? Кто она? Где та девушка, на которой он когда-то женился? Будто с годами лопнула и осыпалась красивая скорлупка, а под ней ведьма. Дикий зверь. И чем дальше – тем хуже. Иногда даже страшно на нее смотреть – совершенно чужое, незнакомое, злобное и агрессивное существо. С каждым днем она отдалялась от него. Он мучился, старался отыскать в ней черты той, прежней Лидии, – и не находил.

Сейчас-то она спит. Или ему кажется от усталости, или и в самом деле ночи становятся все беспокойнее. Перед рассветом, в час волка, кончается действие лекарств, и тут-то хуже всего. Ее просто разъедает злоба на весь мир, в первую очередь на него, законного мужа. Кричит, ругается последними словами. И что ему остается делать? Молча лежать, следить, чтобы не натворила глупостей. Позже, утром, придет сестра и сделает укол. Тогда Лидия засыпает, умиротворенная и измученная.

И лишь в эти часы он может воспользоваться передышкой и выйти на долгую утреннюю прогулку. Не только выйти, но и прийти. Прийти в себя. Чтобы выветрились из памяти ее проклятия и угрозы. Освободить место для собственных мыслей. Попытаться увидеть ее такой, какой она была когда-то – молодой, здоровой, веселой. В те годы, когда она его любила.

Дождь усилился. И откуда в небе столько воды? Или небо у нас такое? В нормальном небе вода бы давно кончилась. Где-нибудь в Италии ни за что не уместилось бы столько воды в небе. Даже в Стокгольме, и то вряд ли.

Непромокаемый плащ и сапоги из гортекса совершенно не пропускают воду, но воздух в эту мерзкую осень так насыщен влагой, что кажется, костный мозг и тот промок. Все отсырело, даже нижнее белье какое-то волглое и липкое. Хоть бы солнце, что ли, вышло на секунду… или улыбнулся кто. В такую погоду даже и улыбки бы хватило.

Миновал контору “Ваттенфаля” и опять глянул на реку. Здесь она широка как море. Стура Люлеэльвен… собственно, и рекой-то ее в этом месте назвать трудно – двадцатикилометровое водное зеркало. Река, но бывшая, превращенная ниже по течению в водохранилище гидроэлектростанции в Порьюсе. Черт знает сколько воды в этом году. Настоящий океан. Серое текучее электричество разлилось на полпровинции.

Показалась машина, “вольво V-70”. Гуннар знал эту машину – служебная ваттенфалевская тачка, новенькая. Купили несколько штук для руководства. Гибрид с двумя моторами, бензиновым и электрическим. В ногу с современностью.

– Гуннар! Уходи!

Старый знакомый по прозвищу Хинкен. Жбан. Опустил стекло и машет рукой:

– Уходи!

Проработали вместе больше двадцати лет. Разжирел Хинкен. Как стал десятником, сразу разжирел.

– Что?

– Уходи, черт бы тебя побрал! Быстрее!

Что-то случилось? У Жбана никогда не знаешь, когда он всерьез, а когда разыгрывает. И шутки дурацкие. Как-то подвел напряжение к велосипеду практиканта. Не просто глупая шутка – опасная. Паренек завизжал, как щенок.

Гуннар огляделся – все как всегда. Ничего необычного. Хинкен торопливо тыкал пальцем в мобильник, на кончике носа повисла готовая вот-вот упасть капля. То ли дождя, то ли пота.

– Покрытие есть?

– Нет, но… – начал было Гуннар, но Хинкен уже нажал кнопку ручника, вышел из машины и сделал несколько неуверенных шагов, не отрывая глаз от дисплея мобильника. Как лунатик.

Гуннар Ларссон заозирался в растерянности. Может, и вправду вернуться домой? Поглядеть, не проснулась ли Лидия… Прогулка короче обычной, ну и ладно, все равно погода не прогулочная.

На большой скорости пролетела еще одна ваттенфалевская машина и, взвизгнув протекторами, свернула на Йоккмок. Куда они все спешат? Тревога, что ли, какая-то нештатная ситуация? Должно быть, встала одна из турбин.

Надо спросить у Хинкена – наверняка знает. Гуннар обернулся и обомлел: Хинкен исчез. Как сквозь землю провалился. Он же еле шел… неужели так быстро набрал скорость? И сразу заметил бесформенный куль в траве у обочины. Жбан упал ничком, как шел. Мобильник валялся рядом.

– Хинкен… что с тобой? – Гуннар подбежал и потряс бывшего сослуживца за плечо.

Тот шевельнулся. Гуннар с трудом перевернул его на спину.

– Что с тобой? Ты меня слышишь?

Физиономия свекольно-красная, глаза закатились. Дышит с трудом и почти бессознательно шарит рукой по груди. Пиджак насквозь мокрый.

– Ты слышишь меня? – повторил Гуннар, торопливо развязал тугой галстук с логотипом “Ваттенфаля” и расстегнул воротник сорочки. – Что с тобой… сердце? Болит что-то?

– Я… свали… упал, – заплетающимся языком пробормотал Хинкен.

– Ничего страшного, я тебе помогу.

– Надо уходить… быстро… надо уходить.

– Я сбегаю за помощью.

– Там, в верховьях…

– Да, да, конечно.

– Это дамба…

– Ну что ты… какая дамба. Обычная обесточка.

– Она идет сюда! Ты что, не соображаешь? Вода идет сюда!

Гуннар, мало что понимая, уставился на сослуживца. Потом посмотрел на реку – спокойная, чуть ли не зеркальная поверхность, только еле заметная рябь от непрекращающегося дождя.

– Ты меня разыгрываешь?

Хинкен с мученической гримасой помотал головой.

– Я отнесу тебя в машину, – решил Гуннар Ларссон.

С вертолета хорошо видно плотину в Харспронге. Внушительное сооружение. Крепостная стена из серого бетона.

– И эта не выдержит! – крикнула Хенни.

Могла бы и не кричать, и так понятно. Рабочие со всех ног мчались к своим машинам. С высоты они напоминали муравьев. Времени совсем мало – вода поднималась на глазах. Будто ожившая горная цепь надвигалась с верховьев. У самой плотины, там, где водохранилище резко сужалось, река возвращалась в прежнее русло, набирала мощь и напоминала боевой римский таран. Миллионы тонн воды вздыбились, пришли в движение, и с первого взгляда ясно: ничего тут не сделаешь. Остановить невозможно. Насыпь не выдержала даже первого удара – начала крошиться, как пересохшее печенье. Вода перехлестывала бетонную скорлупу, в ней тут же появились трещины, через них сначала понемногу, а потом все сильнее и сильнее сочилась бурая вода, и за считаные секунды плотина превратилась в стометровый водопад, мгновенно затопивший старое русло и бесчисленное количество возведенных на осушенных берегах построек.