Елена Мордовина - Баланс белого

Подозрительно на меня покосился.

Вышла на улицу. На гранитной паперти уже ссорились нищие. Я остановилась возле выхода и глядела на трамвайную остановку и на вереницу людей, спешащих к метро из ближайших домов.

На ходу в меня чуть было не врезался грузный мужчина в роговых очках с толстыми линзами. Один из тех, что любят пускать пыль в глаза неопытным юным ослицам, которые тянутся за их морковью со всей доверчивостью девственниц и откровенностью любительниц современного кинематографа и театра (потому что такие господа чаще всего оказываются киноведами или театральными критиками). И ужасаются, очутившись как-то поутру в забрызганной жиром кухне маленькой квартирки, которую критик этот, спрятав в шкатулку очки и браслеты, в отвисшей тренировочной майке, делит по телефону с бывшей супругой.

Пришел старичок в вязаной шапке и разложил неподалеку от меня деревянный столик, затем он стал раскладывать на столике газеты и обратился ко мне:

— Присмотрите, пожалуйста, я сейчас вернусь.

Нищие начали ругаться со старухой, которая торговала малиной. Та отравила их прежнюю собаку, и теперь они громко требовали от торговки вежливого обращения с их новой сучкой.

Старик вернулся.

Одновременно подошел какой-то трамвай. Двери его отворились, и оттуда стали выходить люди.

Я подумала, почему бы мне не поехать на этом трамвае, ведь безразлично, куда он меня завезет. Все лучше, чем здесь стоять. Я подбежала и прыгнула в трамвай.

Трамвай был полупустым. Шесть часов утра.

Через проход сидел молодой человек и читал книгу. По нему я решила ориентироваться, где будет лучше выйти, чтобы не уехать на круг и не вернуться, но опасения оказались напрасными.

Наш трамвай обогнали велосипедисты, затем они свернули на проспект — блестящие, обтекаемые, гладкие, расцвеченные солнцем. В узких заостренных шлемах, похожих на скорлупу маньчжурского ореха.

Впереди меня расположилась женщина в шифоновом платье с рисунком из коричневых остроугольных веточек — сквозь ткань виднелась жирная спина, перехваченная широкими лямками бюстгальтера.

Мы проехали мимо Балтийского вокзала.

Старушки обсуждали, где лучше покупать молоко и что они готовят на завтрак своим внучатам. Сонный внучек держал в руках фанерный аэроплан.

Вдруг оказалось, что мы едем вдоль канала. Я вышла побродить по набережным: Фонтанка, широкие каналы, узкие, подернутые водорослями и отражениями утренних зданий. Над каналами вились чайки, сырые птицы, они садились на чугунный парапет и белыми брызгами сквозь окна и карнизы домов взлетали к хмурому небу.

Прохладный, влажный, утренний, свежий запах водорослей и шорох всплесков.

Я устроилась на скамье под раскидистым деревом. Невдалеке послышался перестук каблучков.

На скамью рядом со мной присела дама с огромным сенбернаром на поводке и начала разговаривать с дворником, тихо, чтобы не побеспокоить меня, не нарушить моего завороженного оцепенения.

Я рисовала в блокноте утро, пробивавшееся сквозь чугунные узоры парапета. Наверное, долго, потому что дворник, дама и сенбернар исчезли.

Воробьи косились на меня все время, пока я сидела — подскакивали ближе, чирикали между собой, отлетали подальше. Бросила им крошек. Воробьи здесь какие-то маленькие, заморенные, на вид кажутся больными, и очень много среди них покалеченных зимними холодами.

Положилась на свою интуицию и двигалась в сторону Невского проспекта, не задаваясь, впрочем, целью скорее туда добраться. Помню глухие загадочные улицы без единого человека, дома без дверей и с очень высокими окнами. Будто идешь меду двух массивных стен огромного замка величиной с город.

Казалось, все рекламное пространство Питера купила фирма KOFF. Ее рекламные полотна были везде, даже в самых неподходящих для рекламы местах.

На Исаакиевской площади нашла стенд с подробной картой Петербурга.

По периметру скверика — рассохшиеся кусты и скамеечки, установленные полукругом, чтобы хорошо можно было обозревать собор. На скамеечках отдыхали иноземные гости, петербуржская старушка читала книгу, возле собора кричали торговцы сувенирами. Я заняла скамейку ближе к конной статуе Николая.

Здание через площадь, против «Астории», было затянуто зеленой маскировочной сеткой — его реставрировали. На сетке висело огромное полотно с рекламой турецкой фирмы. На полотне вырезаны были кружочки, и при малейшем дуновении ветра они загибались внутрь — получалось, что полотно зыбится и рябит, будто река. У зеленых сеток суетились китайские строители с узкими глазками, похожими на зернышки тмина.

Я запрокинула голову на спинку скамьи и просто отдыхала, закрыв глаза. День занимался жаркий. Это чувствовалось уже с утра. Казалось, что я в этом городе уже вечность. Японские туристки фотографировались и пили сок.

Свою последнюю воду я выпила еще утром.

Мне наскучило сидеть. Я обошла собор. У северо-западного фронтона собора стояли ряды высоких автобусов, из них выходили группы иностранцев, беспечно щебеча и радуясь непонятной радостью.

По Малой Морской вышла на Невский и сама не заметила, как подошла к Казанскому собору. Медленно тащился фаэтон, в который впряжен был гнедой мерин. Я расположилась в скверике возле фонтана и разглядывала людей. Со всех сторон кричали мегафоны: «Приглашаем вас в увлекательную прогулку… Вы посетите… Автобус отъезжает в… Проходите и занимайте свободные места».

Из-за аккуратного кустарника не было видно ступеней собора. Становилось все жарче и жарче, толпа выплевывала яркие пятна одежд и множество блестящих мокрых лиц. Люди казались такими летними, свежими, легкими в прохладных одеждах, в невесомых шелковых платьицах.

Рядом с собором расположилась закусочная на колесах, раскрашенная флагами Соединенных Штатов, там за ланчем проводили время тощие иноземцы из ближайших контор. Я прошлась по полукругу, вдоль колонн. У одной колонны на ступеньке сидели две девушки, постарше меня, как из времен Вудстока — в длинных одеждах с бахромой и бисерными украшениями, рядом с ними лежали картины, обвязанные бечевкой.

На ступенях разворачивался санкционированный коммунистический митинг, продавали пропагандистские газеты, и что-то кричала в мегафон фанатичная женщина со всеми признаками сексуальной неудовлетворенности на обрюзгшем лице. Вокруг нее сгрудились почтенные старички и неизменные юноши с задержкой психического развития и тем же фанатичным блеском в глазах.

Снова вернулась на скамейку и стала смотреть на девочку, которая сидела и читала книгу. После к ней подошел красивый длинноволосый молодой человек с электрогитарой. Они посидели, поговорили и пошли по Невскому.