Елена Мордовина - Баланс белого

В каком-то придорожном магазине он нагнал своих мурманских приятелей, с которыми они ехали наперегонки. Те накупили еды и пытались решить, где расположиться на ночь. Один из них сказал, что здесь недалеко военный аэропорт, он там когда-то служил, а рядом есть уютный пансион.

Мы ехали к этому пансиону километров пятьдесят.

Располагался он возле озер. В свете фонарей блестела, отражаясь в озере, громадная треугольная призма пансионного ресторана, словно придавившая собой низенький первый этаж и поддерживаемая дополнительно четырьмя массивными опорами.

Свежевыбритый газон отлого тянулся к автомобильной стоянке. На высоких флагштоках трепыхались пестрые флаги. Стеклянный коридор под аккуратной гонтовой крышей вел к другой такой же призме, только поменьше, и видно было, как по коридору ходили люди. Мужчины ушли договариваться.

Мы с мальчиком вышли из машины и побрели к небольшой детской площадке, отгороженной справа от входа. Вся площадка состояла из двух качелей и небольшой горки, смонтированных в одну линию, и была освещена одним фонарем. Мы взобрались на качели.

Какой-то абсурдной казалась эта пауза в нашем путешествии. Далеко на западе еще светлел сивый отблеск в облаках, но звезды уже были видны по всему небу. На горизонте загорелась цепочка огней, и мы сидели на площадке, залитой асфальтом до всех пределов бесконечности, зевали и прятались от ветра.

Хлопал тент стоящего рядом трейлера и гремела цепь собаки, охранявшей территорию пансиона.

Туркмен узнал, что постель стоит пятнадцать долларов, и решил ночевать в машине. Его друзья остались в пансионе.

Отъезд. Лопнули белые пятнышки криптоновых фонарей, отразившись на мокром багажнике нашего автомобиля — и мы снова помчались на север.

Черные ветви деревьев рассекали небо.

Водитель наш ворчал, жаловался, что гребет по своей жизни, как галерный раб, и даже не может позволить себе хорошенько отдохнуть.

Они разложили кресла и устроились в машине.

Я расположилась рядом, в молодом сосняке.

Питер был уже близко.

Не спалось.

Штуцер выписывают в пятницу. Она сидит за соседним столиком рядом со своей мамой и трясет над ухом консервы, почему-то недовольная тем, что они «хлюпают». Мама с озабоченным видом открывает банку и перекладывает куски рыбы на тарелку. Штуцер тычет в рыбу вилкой, разламывает куски и ест.

Они снова вдвоем. Попугайчики-неразлучники. Сегодня ее волосы туго заплетены в косу и уложены, как у Одри Хепберн в «Римских каникулах», в самом начале фильма. Элегантный плащик перекинут через руку.

— Слушай, ты из-за нас не сильно разволновалась? — Кажется, аспирант взял на себя труд поинтересоваться моим состоянием исключительно по просьбе Леры. — Тебе же нельзя сейчас волноваться.

— Нет, все нормально. Твоя терапия на меня отлично действует. Я уже почти все вспомнила.

— Да ну?

— Завтра допишу. Скок может гордиться своими аспирантами.

— Серьезно? Ты не шутишь?

— Не шучу. Просто не знаю, что теперь делать.

— Еще не знаешь?

— Не знаю. Пытаюсь отрегулировать баланс белого.

Лерка улыбается. Аспирант ничего не понимает.

— Вещи какие-то есть постирать?

— Сейчас принесу. Только ничего больше в них не ищите.

Выписывают… Надо же! Интересно, наверное, это считается нормальным поведением. Чтобы тебя выписали, надо трясти возле уха консервную банку.

Они уходят. Дождь уже закончился, но с козырька крыльца еще падают капли.

После ужина иду в душ.

Стою перед зеркалом, направляя брызгальце дезодоранта себе подмышку — глядя в зеркало, словно Персей в свой щит, и вытягивая шею в сторону, чтобы не дай бог не брызнуть в глаз. Не люблю брызгающие дезодоранты — не то чтобы не люблю — побаиваюсь. Привыкла к шариковому. Но здесь шариковым пользоваться нельзя — обязательно кто-нибудь схватит попробовать, а я как-то брезгую.

Слишком много страхов.

Я проснулась. Точнее, на очередном прерывании сна заметила, что уже достаточно светло, чтобы просыпаться. Комары, сырость. На пятую ночь я уже как-то приспособилась и даже чувствовала себя довольно хорошо.

Чтобы не слишком донимали комары, я строила из одеяла лабиринтообразные складки, открывающиеся дыхальцами наружу.

В конце концов, прятаться надоело. Я сбросила одеяло и потянулась.

Живот худой, поджарый, как у Джелло Биафра, так что хоть ремень и застегнут на последнюю дырочку, все равно джинсы болтаются. Рюкзак валяется рядом с головой.

Пошла разводить костер. Хоть и попадались засохшие сосновые ветви, но они плохо отдирались от живых. Все насквозь было сырое, спутанное, в тенетах. Набрала сырых веток — только исцарапала руки. Бросила возле постели. Из кармана рюкзака извлекла таблетку сухого горючего. Спички. Сухие. С третьей спички зажгла таблетку — она горит, а сырые еловые ветки даже не занимаются.

Сижу, грею руки.

В красном седанчике с мурманскими номерами никто еще не шевелился. Нашла остатки вишневого «Инвайта», высыпала в кружку. Вода в бутылке еще оставалась, к ней примешались тонкие сухие травинки и хлебные крошки, концентрат растворился плохо, но все это мне пришлось сглотнуть.

Пока я складывала вещи в рюкзак, в автомобиле зашевелились.

Туркмен вышел. Я бодро подскочила и уселась на переднее сиденье. Луноликий мальчик все еще спал. Мы молча вырулили на московскую трассу, еще немного проехали, и он высадил меня в Чудово.

Пожелал доброй дороги и поехал в Мурманск.

Я двигалась в сторону Питера. По обе стороны дороги — рубленые дома. Утро. Воздух сырой и прохладный, пахнет травой. Шла, пока не закончились дома, и остановилась метрах в ста от последней постройки. Бросила рюкзак на асфальт и надела очки с круглыми стеклами. Автомобилей проезжало много, как в сторону Москвы, так и в сторону Питера.

Траков почти не было, и я пыталась остановить всех подряд.

Затормозил небольшой синий фургон.

Я подбежала:

— До Питера подбросите?

Водитель кивнул бородкой, аккуратной такой эспаньолкой с сединой. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался и все время молчал. Можно было просто спать. Но я предпочла глядеть в окно и молчать в ответ. Питер приближался, я чувствовала его соленый влажный запах, разорванное вскриками чаек небо.

Водитель слушал питерское Радио 1.

Ехали мы довольно долго, но поездка показалась мне лишь короткой передышкой.

Водитель ненадолго вышел у окраинных прудов, умылся и вернулся в машину. Он остановил фургон у ближайшей станции метро, а сам поехал прямо.

Я зашла в стеклянное здание станции. Под куполом людей не было, они поворачивали и скрывались там, где гудели эскалаторы. По станции ходил старичок, похожий на дворецкого, и наблюдал за происходящим.