Елена Мордовина - Баланс белого

Он еще пытался меня уговорить, потом злобно бросил «Как хочешь», развернулся и уехал.

Я пошла дальше, скоро огонь и музыка остались позади, я шла и о чем-то мечтала.

Линия озер освещена была горящими вокруг кострами, и когда я уже ушла далеко, озера стали приближаться к трассе. Так близко, что слышалось шуршание камыша. Пространство между темнотой неба и темнотой земли источало серебристое мертвенное свечение. Небо озарялось кострами, и видно эти костры было далеко на запад, вдоль всей извилистой береговой линии, пока они не становились маленькими точками.

Вблизи перекликались люди.

У самой кромки воды бродили две босые девушки с длинными распущенными волосами, убранными цветками белых кувшинок, стебли которых, разделенные на светлые и темные фрагменты, опоясывали их и обвивали их шеи наподобие бус. Их толстяк-отец сидел в стороне у костра (они жгли автомобильную шину), нарезал селедку и пил пиво. Только подойдя ближе, я заметила, что у него нет одной ноги, а в стороне лежат костыли.

Они собирались ужинать здесь и приглашали меня, я отказалась. Просто присела с ними отдохнуть.

Толстяк все время шевелил пальцами своей единственной ноги, обутой в шлепанец, очень затекшей и красной.

В камышах летали черные бархатные бабочки, только когда они замирали в воздухе, можно было понять, что это не бабочки, а такие удивительные стрекозы.

Полоса противоположного берега виднелась вполне отчетливо — горящие там и сям костры отражались в темной воде, и серебро облаков еще проскальзывало в мрачнеющем небе. На фоне этих серебряных проблесков чернели силуэты далеко отстоящих друг от друга раскидистых могучих деревьев, заговорщически молчаливых и зловещих. В этом празднике русалок и мавок они были главными чародеями.

Дым повалил в мою сторону.

Колышущееся сочное многотравье отражалось в просветах болотной воды, распаренный и душный предвечерний стрекот наполнял спокойствием сердце. Мы разговорились. Я сказала, что мы туристы, нас группа в пятнадцать человек, но все мы идем отдельно, чтобы каждый находился в своем ритме, а встречаемся только в определенных пунктах. Они смотрели на меня уважительно, спрашивали, сколько километров в день проходим, как ночуем, как питаемся. Сообщили, что озеро глубокое, шесть метров, богато рыбой и славно тем, что здесь гнездится большой крохаль.

Потом они продолжили свою беседу.

Я пошла дальше. Наконец, полоса озер кончилась и пошли луга и, наконец, редкая лесополоса, за которой можно было спрятаться. Я спустилась по насыпи и зашла за деревья.

Ночь была теплая. Движения на дороге видно не было, небо просветлело, и подул легкий ветерок.

Моя постель в ту ночь казалась мне средоточием вселенной. Мне в первый раз было комфортно и сухо, как в памперсах, я даже постелила себе приличную постель. Сняла носки, пошевелила пальцами. Вынула из рюкзака мишку и улеглась, прижав его к щеке.

Гаснущий вечер над полями. Лунная равнина растекалась, как море, в бесконечность. На западном горизонте еще розовела молочная полоса, а на востоке лунный свет уже серебрил облака. Беззвучно вспархивали в сумерках ночные моли над тремя высокими пустырниками, покачивающимися от ветра и напоминавшими прибрежные пальмы.

Let’s swim to the moon! Let’s climb through the tide!

Сон был таким мягким, детским, я почувствовала себя снова дома. Под утро мне снились звуки скрипки и олениха с олененком, выходящие из леса, незаметно этот свежий утренний сон незаметно перешел в день.

Когда я проснулась, было уже позднее утро: роса уже сошла, солнце стояло высоко, над травой порхали бабочки. Как раз рядом со мной пролегла вытоптанная ямчатая дорога, луг был пестрым и сочным, с нежнейшей молочайной порослью среди жесткой темно-зеленой травы. Невдалеке виднелось цветущее льняное поле.

Я еще долго валялась в постели, наконец, не вставая, приготовила себе утренний напиток.

Настя меня, кажется, разлюбила. Сегодня, когда мы подметали двор, она даже не подошла.

Стою у окна и пытаюсь понять, что случилось.

Вызывают в комнату для свиданий.

Зейберман снова не одна. Рядом с ней громоздится старый седобородый хоббит, огромный, нелепый, с рюкзаком, фотоаппаратом на груди и металлической тарелкой подмышкой.

— Режиссер, — шепчет мне на ухо Лерка. — Театральный. Мой дальний родственник. Он в Киеве проездом. Два месяца репетировал в Одессе новую пьесу, теперь уезжает обратно в Израиль.

— А ты его предупредила, чтобы маме твоей ничего не говорил?

— Конечно, все в порядке. Он тут поснимать хочет, на территории больницы, в смысле. В общем, мы тебя ждем на улице, а ты одевайся и выходи. Тарелку от мангала взял — костер разожжем где-нибудь подальше в парке.

В моей палате ждет Настя. Сюрприз!

— Привет!

Я киваю головой и лезу в шкаф за курткой:

— Пойдешь с нами? У нас что-то вроде пикника.

— Знаешь, мне очень грустно сегодня. Не хочу ни с кем говорить.

— Никто и не заставляет.

Загадочно улыбается и уходит, так ни слова и не сказав.

Догоняет меня, когда я уже на выходе. Санитарка отмечает нас в журнале.

Я знакомлю всех с Настей — и мы отправляемся. Впереди, как будто он все здесь уже разведал, вышагивает наш хоббит. Мы ныряем в заросли топинамбура и спускаемся по склону, огибая Кирилловскую церковь. Поднимаемся на другой холм и, наконец, находим отличное местечко.

Хоббит достает из рюкзака целлофан, термос с чаем, подстилки, плед, коробку с пирожными, вино, бутерброды, банку помидорчиков-черри. Лера помогает ему расстелить целлофан.

— Вчера хотели устроить пикник на Гончарке, в честь моего приезда, так через полчаса к нам подъехала конная милиция. «Вон из того дома, — говорят, — на вас настучали, сворачивайте костер». И показывает точнехонько на тот дом, где я родился и прожил большую часть жизни. Ну, не может быть! Специально теперь эту тарелку взял. На тарелке — и безопасно, и проблем не будет.

Все вместе собираем сухие ветки и бросаем в тарелку. Хоббит разжигает костер.

Настя сидит на раскладном стуле с прямой спиной, будто аршин проглотила, и разглядывает холмы.

Дым несет мне в лицо. Я передвигаюсь ближе к Лерке.

Откупориваем бутылку вина.

Хоббит стоит над нами со своим бокалом в руке — не любит сидеть — рассказывает истории, поправляя кудри:

— Яковченко вообще не просыхал. Однажды, помню, идет такой Яковченко… Представляете себе Яковченко?

— Нет.

— Вы вообще старые фильмы смотрите хоть иногда?

— Угу, — я вытаскиваю из стеклянной банки помидорки-черри, одну за другой.

— «Вечера на хуторе близ Диканьки» видели?

Киваю головой. Настя улыбается, и на ее щечках вычерчиваются интегралы.