Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

Сколько же времени я так лежу, скорчившись, на этом диване? Может быть, Вор уже убил всех. Не шути с этим, Элиз. «Вор». Что это такое, «Вор»? Концепция. Абстракция. Олицетворение Зла. Невозможно даже представить себе существо из плоти и крови, достаточно сказать «Вор», это то же самое, что сказать «пугало». Не понимаю смысла этого спектакля в кухне. Жан-Клод прав: если бы этот тип хотел всех нас убить, это не составило бы для него труда. Ну и что тогда?

Ах, наконец, кто-то пришел! Кто-то падает на диван возле меня, со стороны моей плохой руки. Сейчас меня усадят. Нет, меня не усаживают, кто-то медленно дышит. Запах табака. «Житан», как у Тони. На мгновение представляю себе, что Тони решил сделать мне сюрприз и приехал.

— Вы должны понять одну вещь, — шепчет мне незнакомый голос, о котором я даже не могу сказать, женский он или мужской, — одну вещь: жизнь — это бутерброд с дерьмом.

Потом человек, курящий «Житан», встает. Шаги удаляются в сторону двери. Эй, постойте! Дверь закрывается. И я так и остаюсь лежать носом в подушках. Я совершенно не представляю, кем был этот таинственный посетитель. И не могу сказать, что его юмор ободрил меня. Как же эта цитата звучит полностью? «Жизнь — бутерброд с дерьмом, и каждый день вы откусываете следующий кусок». Еще один моралист! Ну, хватит, сколько мне я еще тут корячиться! Барабаню пальцами по стене. Снова дверь. Если это еще кто-то собирается произнести идиотскую цитату…

— Что это вы тут изображаете? Выставили трусы напоказ! — отчитывает меня Иветт.

Все нормально, я изображаю индюшку на диване. Иветт хватает меня и, кряхтя, усаживает.

— Замерзший жандарм начинает отогреваться, — говорит она. — Мы сняли с него промокшую одежду и надели пижаму Яна. Кстати, о Яне: учитывая холод, Лорье разрешил запереть его в доме. Его привязали к отоплению в столовой, смешно смотреть. Ваше кресло подняли, оно в порядке, хотите, чтобы вас туда посадили?

Сжимаю и разжимаю пальцы — это наш с Иветт условный знак, обозначающий «да», у нас полно подобных сигналов.

— Пойду, найду кого-нибудь.

Итак, неизвестный визитер имел возможность обозревать мои трусики. Надо полагать, это его не слишком развеселило. Тем не менее я надеюсь, что не это грустное зрелище вдохновило его на такие рассуждения о жизни!

Иветт возвращается с Морелем, и они вдвоем усаживают меня в любимое кресло. Любовно ощупываю подлокотники, колеса. О, милое кресло, какое счастье вновь обрести тебя, твои хорошенькие кнопочки, твой запах стали и больницы! Ты — стремительный жеребец, на котором я гарцую по миру, теперь одинокий ковбой Элиз снова может отправиться на поиски приключений! Пользуюсь возможностью врезаться в ноги Мореля, который не решается вскрикнуть. Старея, я становлюсь шутницей. Вот подождите, доживу до болезни Альцгеймера, тогда повеселимся!

Иветт довозит меня до столовой. В игровой по телевизору идут мультфильмы. Я слышу, как смеется Клара.

— Мадам Реймон и Франсина пошли подсчитывать убытки, — сообщает Иветт. — Ну как, бригадир, приходите в себя?

Мужской голос бурчит:

— Понемножку.

— Сделаю вам еще грогу.

Я бы тоже с удовольствием выпила грогу, мне холодно. Поднимаю руку, но Иветт меня не замечает. Бригадир Дюпюи сморкается и чихает каждые десять секунд. В камине потрескивает огонь. Приближаюсь к очагу. Приятное тепло, приятный успокаивающий запах. Иветт возвращается с грогом и снова деловито убегает. С завистью вдыхаю запах горячего рома.

— О, ты здесь! Мы тебя искали!

Дядя.

— Вроде бы в комнате Жюстины все на месте.

Конечно: трудно представить, чтобы Вероник что-то украла, а жандармы, обыскивавшие тело, ничего не нашли.

— Я видел твой портрет — замечательно! И портрет Леонара — очень впечатляет. И фотографии симпатичные, кто это снимал?

— Какие фотографии? — спрашивает Жюстина.

— Что значит «какие фотографии»? Те, которые ты пришпилила над кроватью.

— Я не пришпиливала никаких фотографий.

— Да? Ну, может быть, Иветт или мадам Ачуель. Там Элиз, сидящая в своем кресле на террасе и перед окном в гостиной, за занавеской… очень художественный снимок. И рыженькая девушка со скакалкой.

— О чем ты рассказываешь? — недоумевает Жюстина.

— И скадрировано весьма удачно. Я не знаю, кто эта рыжая девушка, довольно хорошенькая, лет двадцати, с роскошными волосами. Но взгляд у нее странный…

— Магали… — бормочет Жюстина. — Фотография Магали над моей кроватью?

— И Элиз тоже, я только что сказал. Очень четкие, явно сняты с приближением.

Моя фотография на террасе. Моя фотография за окном. Перед тем, как нападать, он меня фотографировал. И потом вывесил эти снимки у Жюстины, зная, что она не может их увидеть. Но Леонар, он-то что? Ручку.

«Леонар видел эти снимки?»

— Откуда я знаю! — возмущается дядя.

— Что она написала? — спрашивает Жюстина.

«Спроси у Леонара».

— Чего ради? — в голосе дяди звучит недоумение.

— В чем же дело? — нервничает Жюстина.

— Ох! Жюсти, пару минут, прошу тебя.

Жюсти! «Жюсти и Ферни на лодке катались…»

— Элиз хочет, чтобы я спросил Леонара, видел ли он эти чертовы фотографии, — со вздохом объясняет он.

— Не груби, Ферни, тебе не идет. Если бы Леонар их видел, он бы мне сказал, я думаю.

— А разрешения пописать он у тебя тоже спрашивает? — усмехается дядя.

— Ферни!

— Да с чего это вы обе так завелись из-за этих фотографий?

— Надо понять, кто их снимал, — объясняет Жюстина. — Ферни, будь добр, сходи за фотографиями и позови старшину.

— Что за чушь!

— Нет, не чушь. Элиз меня прекрасно поняла. Сделай, как я прошу, пожалуйста. Рыжая девушка, это, конечно, Магали, та, что вроде бы повесилась на бельевой веревке. А ты говоришь, что она сфотографирована со скакалкой.

— Дьявол! Я сказал «скакалка», там какая-то пластиковая веревка, она держит ее перед собой, я и подумал…

— Милый, довольно думать, сходи за фотографиями.

Дядя поспешно уходит. Я кашляю, Жюстина кашляет, Дюпюи кашляет.

— Я слышал ваш разговор, — говорит он нам, — … и правда, тут будешь гадать, кто же это снял, понимаете, о чем я?

Да, в наши дни даже жандармы с трудом выражают свои мысли!

Он сморкается, чихает и продолжает:

— Тухлая тут атмосфера, что-то нечисто. Я-то сам из Оверни, я такие вещи чую. Тут не полицию нужно вызывать, а изгонять дьявола. Тут много народу померло, еще когда лечебница была, а это всегда несчастье приносит.

Я вспоминаю маленькую куклу без одежды, валявшуюся в заброшенном Центре, свое ощущение, будто меня подстерегает людоедка.

— Эгрегоры… — вздыхает Жюстина, — парящие над нами эгрегоры очень зловредны. Мы выделяем слишком много злости, слишком много горечи.