Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

Глубоко вдохнув прохладный горный воздух, я решил хотя бы некоторое время не думать обо всем этом. Мы быстро ехали, ехали, следуя маршрутом, который я наметил по карте. В общем-то я ждал, что на подъезде к замку почувствую некоторую дурноту, а то и эту чертову головную боль, ан нет, ничего такого не произошло, и в двенадцать пятьдесят шесть передо мной явился замок Клаузен. Марта зашевелилась на своем сиденье. Все время, пока мы ехали, она была спокойна, делала вид, будто любуется пейзажами. У подножия холма я сбросил скорость и свернул на дорогу, ведущую к воротам.

— Ты уверен, что в замок пускают посетителей?

— Если верить путеводителю, там есть сторож, у которого надо попросить открыть.

Марта вздохнула, словно человек, утративший надежду воспрепятствовать тому, что должно произойти, и замкнулась в себе.

Я остановил «Ладу» перед массивными воротами из черного кованого железа. Подметенная аллея вела к главному зданию, квадратному строению с башенками, стрельчатыми арками, бойницами, потрясающему смешению архитектурных стилей разных веков. Наружу свешивалась отполированная цепь колокола, и я с силой дернул за нее. Странное ощущение возникло во мне. Что-то наподобие восторженного возбуждения. Показался старичок, он медленно брел по аллее. На нем был темно-синий фартук, на голове соломенная шляпа садовника, а на поясе висела огромная связка ключей. Буколическая картинка из давно минувших времен. Так и ждалось: вот сейчас прозвучит клаксон старинного «Дедион-Бутона» и увидишь бегущих девушек в белых муслиновых платьях. Воздух был напоен ароматом жимолости.

Старичок сторож наконец доплелся до ворот и уставился на нас. Не успел я и слова произнести, как он вдруг пронзительно вскрикнул, схватился руками за грудь и рухнул на землю. Он хватал ртом воздух, точно рыба, вытащенная из воды. И мы не могли ничем ему помочь: калитка заперта на ключ! Я в панике повернулся к Марте:

— Марта, у него приступ!

— Надо вызвать врача. Придется поехать в город… Вот что, поезжай, а я останусь тут на случай, если он придет в сознание. Только быстро!

Я вскочил в «Ладу» и покатил по петляющей по склону дороге. Найти врача в воскресенье дело не простое. Молодой врач, которого я буквально сорвал с партии в теннис, в конце концов согласился съездить, и я повез его в замок. Старик сторож пришел в себя: он хрипло дышал, лицо у него было синее, нос заострился. Он все так же прижимал руку к сердцу. Марте удалось добиться, чтобы он подсунул ключи под калитку, и теперь она сидела около него, поддерживая голову. Врач быстро его осмотрел и покачал головой с тем особенным выражением лица, которое обычно сопутствует установлению факта скорой и неизбежной смерти. Этакая смесь безнадежности, горечи и злости.

— Надо вызывать «скорую помощь»…

— В замке должен быть телефон.

Мы почти бегом устремились по аллее. К счастью, старик оставил входную дверь незапертой. Следом за врачом я ворвался в огромный холл с до блеска натертым паркетным полом, залитый желтоватым светом, что струился сквозь застекленную крышу. Обставлен он был футуристической мебелью, помесью современного итальянского дизайна с наиболее оригинальными разработками тридцатых годов. Врач обернулся ко мне:

— Вы тут видите телефон? Он вот-вот отдаст Богу душу!

— В кабинете, направо.

Обитая черной кожей дверь вела в просторный кабинет, украшенный десятками фотографий. На большом квадратном столе — стеклянная столешница, которую поддерживают четыре льва черного дерева, — стоял ультрасовременный телефонный аппарат.

Врач ринулся к нему и лихорадочно набрал номер. Я слышал его разговор, но, по правде сказать, не слышал ни единого слова. Я рассматривал снимки, которые покрывали все стены. На всех на них без исключения были запечатлены военные или исторические события времен Второй мировой войны. Сожжение книг в Берлине. Разбитые витрины еврейских магазинов. Люди с желтыми звездами, которых избивают или тащат по улицам. Люди в лохмотьях, худющие, изможденные, на аппельплаце концлагеря…

Отличные увеличения, прекрасные паспарту. Некоторые фотографии казались почти банальными, поскольку неоднократно появлялись и в журналах, и на телевидении. Но были и другие, страшные, которые просто невозможно было смотреть, запретные для печати, доступные только исследователям или тем, кто их сделал. Зверские казни скелетоподобных мужчин и женщин, бульдозеры, сдвигающие горы трупов, медицинские эксперименты, проводимые на заключенных, чьи безумные взгляды уловил объектив фотоаппарата. Я отвернулся, потрясенный до глубины души, но, куда бы я ни бросил взор, всюду было одно и то же. И везде сановники Третьего Рейха в парадных мундирах. Вытянувшиеся во фронт, улыбающиеся в объектив военные в полевой форме, с застывшими глазами, в которых сквозит одержимость. Настоящий музей ужасов, преследующий тебя безнадежными взглядами, в которых уже нет даже страдания и вообще ничего человеческого. Мне захотелось закрыть лицо. Только бы не видеть. Не видеть мясницкие крючья, на которых под подбородок подвешены люди, топоры, отрубающие живые ноги… Кому могло прийти в голову увесить свой кабинет подобными снимками?

Врач закончил разговор. Быстро, с отвращением обвел взглядом стены:

— Господи, что за страсти?! Ну ладно, они высылают машину «скорой помощи», я возвращаюсь туда.

Я молча кивнул, загипнотизированный фотографиями, что окружали меня, — точь-в-точь как мышь, попавшая в змеиное кубло. На столе стояла фотография мужчины сурового вида. Седые, коротко стриженные волосы, подчеркивающие квадратность лица, нос с горбинкой, глубоко посаженные орлиные глаза — одним словом, карикатура на прусского аристократа. Глаза, а также линия бровей и скул показались мне поразительно знакомыми. И полный, четко очерченный рот, приоткрывший в иронической полуулыбке зубы. Я знал, кто этот человек. Лукас фон Клаузен. Знал так же бесспорно, как чувствовал биение своего сердца.

Послышались шаги, кто-то шел по коридору с черно-белым каменным полом. Но они долетали до меня смутно, как бы издалека. Я смотрел на телефонный аппарат. Телефон! Это было как озарение. Откуда я мог знать, где находится телефон? Я же здесь никогда не бывал! Охваченный паникой, я повернулся к двери. В нее было вставлено венецианское зеркало, и я увидел свое отражение. Сорокадвухлетний мужчина с короткой прической, в старых черных вельветовых брюках, сером свитере с круглым воротом… Эти глаза, эти брови, эти скулы — я понял, где я их видел. Это же мои!

Я бросился к портрету старого Лукаса. Да, никаких сомнений. Итак, если надпись, которая была на найденном Грегоре, не лжет, Лукас фон Клаузен, эта старая нацистская сволочь, был нашим отцом — отцом, о котором я до сих пор не знал, кто он, откуда. Я разрывался между двумя чувствами — отвращением при мысли о подобном происхождении и возбуждением от открытия. В голове у меня что-то дрожало, словно она хотела дать мне какой-то сигнал, который я, к сожалению, не способен был расшифровать. Все это имело определенный смысл, сейчас я был в этом совершенно уверен. Шаги достигли двери, и в тот момент, когда я осознал, что это вовсе не шаги Марты, и круто повернулся, что-то обрушилось мне на голову.