Брижит Обер - ЦиклЭлиза Андриоли. Триллеры. Компиляция. 1-7

Кто «он», черт побери?

— Я ничего не стала говорить Жан-Ми, чтобы не огорчить его, но устроила все так, что постепенно мы стали встречаться с ними все реже и реже. Я же вовсе не обязана становиться сообщницей того, что они творят. И подумать только: Софи и Маню — безумие какое-то…

Маню? Она сказала: «Маню»? Но он-то тут при чем? Ведь это должен быть вовсе не Маню, а Поль! Да ты, наверное, ошиблась!

— Кстати говоря, наша бедняжка Бетти вполне могла бы уделять мужу побольше внимания — вместо того, чтобы пытаться заполнить свою духовную пустоту пророщенной пшеницей. А он — с этой черной бородой и пронзительным взглядом — всегда казался мне похожим на какого-нибудь Распутина… Брр… Однако я все болтаю и болтаю — наверное, надоела вам уже до смерти…

Ничего подобного: в кои-то веки ты говоришь именно о том, что меня действительно волнует; ну же, продолжай!

Но нет: теперь она рассказывает мне о деревьях, о том, как с них падают листья, о грядущей зиме и о том, что, судя по кожице лука, эта зима будет довольно суровой; о войне в Югославии, о голодающих народах Африки, о тех трудностях, с которыми ей приходится сталкиваться, собирая одежду и медикаменты для нуждающихся семей, о людском бесчувствии и равнодушии, а я тем временем беспрестанно повторяю про себя: «Маню и Софи, Софи и Маню» — словно некую мантру, способную привести меня к Откровению. После такого вот «веселенького» денечка, естественно, хочется покоя, и мне не терпится поскорее вернуться домой — тем более, что Поль, как выяснилось, считает меня шпионкой. Теперь он уже не жаждет потискать меня втихаря среди ночи — прошли те времена. Или у нашего дорогого Поля появились другие, более увлекательные занятия? К счастью, вчера вечером звонила Иветта: она уже совсем выздоровела и послезавтра заедет за мной на машине — разумеется, в сопровождении Жана Гийома. А здесь обстановка по-прежнему накаляется; Поль и Элен ссорятся чуть ли не беспрестанно. Она без конца принимает транквилизаторы, а он после этого кричит на нее. И все время твердит ей о том, что она нуждается в помощи врача. В данный момент мою коляску припарковали в столовой. Виржини — как ни в чем не бывало — смотрит телевизор.

— Виржини! Будь добра, убавь громкость! — рычит Поль.

Виржини включает звук еще громче. Дело явно идет к очередной семейной сцене.

— Ты что, не слышишь? Сделай потише этот проклятый звук, и немедленно!

Никакой реакции. Пингвин продолжает орать не своим голосом на Бэтмэна.

— Да черт возьми! Издеваешься ты надо мной, что ли?

— Ой, отпусти меня! Мама! Мама!

Шлеп-шлеп — возвратно-поступательное движение, причем с немалым приложением силы — Виржини в ответ на это издает жуткий вой, подобный звуку пожарной сирены. Немедленное вмешательство Элен — она явно вне себя от возмущения:

— Отпусти ее сейчас же, негодяй ты этакий; и впредь не смей к ней даже прикасаться, ты не имеешь никаких прав по отношению к ней!

— Будь повнимательнее к тому, что ты говоришь, Элен!

Ситуация осложняется. Должно быть, он отпустил-таки Виржини, ибо теперь откуда-то из угла доносится лишь тихое шмыганье носом.

— Я говорю то, что хочу, и тебе меня не запугать!

— Прошу тебя: прекрати все это!

Я «вижу», как они стоят сейчас друг напротив друга словно пара петухов перед дракой: смертельно бледные, с раздувшимися ноздрями, плотно сжатыми губами — как и всякая супружеская пара, охваченная гневом друг на друга. Затем Поль вдруг решает выйти из боя:

— О, к черту все; я ухожу.

— Поль! Ты куда?

— Тебе-то какая разница? Займись лучше своей дочерью.

Громко хлопает дверь.

— Мама!

— Да, дорогая, мама тут, с тобой…

— А когда мы будем ужинать?

— Сходи на кухню, там есть пицца.

— А можно я буду есть и смотреть «Бэтмэна»?

— Да, если хочешь; только постарайся ничего не испачкать.

Военные действия на сегодня закончены: временная передышка. Виржини — со своей пиццей — все еще хлюпая носом, вновь устраивается перед телевизором. Я ощущаю какое-то движение у себя за спиной. Это Элен — она берется за кресло и отвозит меня в кухню.

— Хотите немного пива?

Я приподнимаю палец. Разумеется, еще бы — глоток хорошего холодного пива…

Слышно, как она открывает банку, как булькает пиво, наполняя стакан; у меня уже слюнки текут — ну совсем как в баре. Наконец-то. Этого глотка доброго, хорошо охлажденного пива я ждала целый год… Элен дает мне еще немного выпить, затем наливает и себе.

— Поль прав, я принимаю слишком много таблеток. Но ведь все из-за того, что я не могу уснуть. И нет больше сил часами ворочаться в постели с боку на бок, думая обо всем этом. У меня создается впечатление, будто мой брак, что называется, «выдохся». А вам, должно быть, кажется, что оба мы просто рехнулись…

Мой палец остается недвижим.

— Знаете, я сейчас скажу вам одну вещь, которой я никогда никому не говорила. — Она понижает голос почти до шепота. — Поль Виржини — не отец.

Тут я просто каким-то чудом не подавилась очередной порцией пива.

— Когда мы с ним познакомились, Виржини была младенцем. Он женился на мне, удочерил ее и обещал заботиться о ней, как о родной. Он сдержал свое слово. Я прекрасно знаю, что сама во всем виновата: постоянно срываюсь — как сегодня, например… Виржини не знает, что он ей не отец, я никогда не говорила ей об этом. Как бы там ни было, но того, другого отца, она никогда не увидит. Еще немного пива?

Я приподнимаю палец. И мы снова пьем.

— Теперь кажется, что все было так давно… это уже — в прошлом. Я была очень молода. И очень глупа. Знаете, детство на мою долю выпало довольно тяжелое. О, совсем не то, что вы, наверное, подумали: я выросла во вполне обеспеченной семье, но отец мой, скажем так: отнюдь не страдал избытком нежности к своему семейству. А мать… она всегда молчала, потому что боялась его. И пила — чтобы хоть как-то забыться. Тридцать лет подряд он ее бил. Когда отец умер, это, казалось бы, должно было принести ей настоящее облегчение, но она пережила его совсем ненадолго. Умерла от рака полгода спустя. Настоящая мелодрама! Остается лишь заметить, что хорошую взбучку получала, как правило, не только она. (В голосе Элен звучит несколько саркастическая горечь.) Никогда не забуду своего, исполненного достоинства, отца — он, между прочим, был врачом; и нас с матерью — всегда бледных, в красивых платьях, под которыми скрывалась масса синяков… Почему я вдруг взялась рассказывать вам об этом? Ах да, чтобы объяснить, что когда я познакомилась с Тони… Если бы я только могла предвидеть, что за этим последует… Опять голова разболелась: всякий раз, когда я завожу речь о своих родителях или о Тони, у меня сразу же начинает болеть голова. Да и вообще время уже позднее, пора мне укладывать Виржини в постель. Еще немного пива?