Джо Лансдейл - Пойма

— Ты, родной, беги дальше, — прохрипела она. — А я больше шагу ступить не могу… Посидеть надо, отдохнуть… Не настолько я крепка, как мне думалось. Он вон туда свернул, через колючие кусты. Тебе спешить надо… На, вот тебе дробовик.

— Не хочу я тебя здесь оставлять!

— Ты должен бежать за ним, найти Том. У тебя ружьё. Он-то без ружья, но я видела, у него нож есть. Здоровый такой, на боку подвешен. Заставь его сказать, где Том, слышишь? Ох, господи Иисусе, чую, вот-вот концы отдам. Сердце-то как колотится… Иди… иди, Гарри!

Бабушка осела задом на землю, грудь у неё ходила ходуном, как будто её накачивали мехами. Как только бабушка легла, я подхватил дробовик, ломанулся через ежевичник и выскочил на узкую тропу, усыпанную сосновой хвоей. Между ветвями над головой парила в танце луна и освещала мне путь. Было видно, что Человек-козёл где-то отодвинул ветки, а кое-где даже немного их сломал, словно хотел, чтобы я видел, куда он направился.

Лунного света хватало, чтобы видеть, куда я бегу, но недостаточно, чтобы каждая тень не казалась мне Человеком-козлом, свернувшимся в клубок и готовым наброситься. Ветер тяжело вздыхал в кронах деревьев и приносил капли дождя, и этот дождь холодил мне кожу. Луну постепенно затянуло тучами.

Я не знал, стоит ли идти дальше или же лучше вернуться, взять бабушку и попробовать найти маму с папой. Чувствовалось: не важно, что я делаю, драгоценное время в любом случае уходит впустую. Неизвестно, что Человек-козёл вытворяет с несчастной Том. Связал ли он её и оставил на опушке, прежде чем прийти и дразнить меня через окно? А может, он уже проделал с девочкой всё, что хотел, и теперь хочет заполучить себе в лапы меня?

Я подумал, что он сотворил со всеми этими бедными женщинами, подумал о Том — и мне стало дурно, и я побежал быстрее, решив, что лучше всего просто продолжать в том же духе, и надеясь, что я всё-таки настигну чудовище, удачно в него выстрелю и спасу сестру от её жуткой участи.

Тут-то мне и бросилась в глаза странная штуковина посреди тропинки, ясно выделяющаяся в лунном свете, что пробивался сквозь листву. У одного из деревьев была обломана ветка, и её воткнули в землю. Конец палки нагнули вправо и немного обстругали до остроты. Получилось что-то вроде стрелки, указывающей путь.

Человек-козёл явно надо мной издевался. Я решил, что у меня нет другого выбора, кроме как идти по этой стрелке — там была тропинка, ещё более узкая, чем та, на которой я стоял.

Я свернул на неё, и посреди тропинки нашёлся другой указатель, на этот раз сработанный куда небрежнее — тупо обломанная ветка, вогнанная в землю, согнутая в середине и снова смотрящая вправо.

Там, куда она указывала, не было даже тропинки, только редкие промежутки в сплошной стене деревьев. Я ринулся туда, в волосах путались клочья паутины, ветки хлестали по лицу, и прежде чем я успел что-то понять, почва вдруг ушла из-под ног, и я скатился по земляной насыпи, треснулся седалищем обо что-то твёрдое и осмотрелся: я оказался на шоссе, том самом, по которому ездили проповедники. Человек-козёл привёл меня к дороге коротким путём и пошёл прямо по ней, потому что у меня перед носом в дорожной пыли была вычерчена очередная стрелка. Если он смог перейти Пасторскую дорогу или пойти по ней, значит, он может ходить где угодно. Значит, нет места, где можно спастись от Человека-козла. Все эти россказни про то, что он не может зайти за дорогу и поэтому не покидает поймы, — все они от начала до конца оказались выдумкой.

Человек-козёл мог делать всё, что ему заблагорассудится.

Я подобрал оброненное ружьё и побежал по дороге. Больше не высматривал никакие знаки. Я направлялся к Шатучему мосту и чапыжниковым зарослям. Подозревал, что он может оставить Том в берлоге под мостом, но, вопреки тому, что говорила бабушка, я знал: его гнездо находится в одном из тех самых лазов, и я хотел разыскать его там и застрелить наповал. Хотел, чтобы с Том было всё хорошо. Хотел быть героем. Хотел выжить. Очень. Потом задумался, можно ли остановить Человека-козла выстрелом из ружья. Я и раньше задавался этим вопросом, но сейчас, когда гнался за ним, а он водил меня за нос, я определённо сомневался в этом сильнее, чем когда-либо прежде.

Чем дальше я бежал, тем больше был уверен, что меня направляют к чапыжникам и что Том, к счастью или к сожалению, находится именно там. Там, в этих лазах, он и творил свои гнусности над всеми этими женщинами, перед тем как сбросить их в реку. Примотав мёртвую негритянку к стволу дерева, он дразнил нас всех, показывая не только место её убийства, но и место всех прочих злодеяний. Место, где он мог не торопиться и делать всё, что взбредёт в голову, сколь угодно долго.

Я почувствовал уверенность в своих выводах, хотя основывались они мало на чём, кроме нутряного чутья и ребяческих фантазий. В этот миг я пожалел, что не сообщил о своих догадках папе, но что сделано, того не изменишь, и теперь приходилось пожинать плоды своего решения.

Когда я добрался до Шатучего моста, ветер усилился и в просветах между тучами показалась луна. Мост раскачивался туда-сюда, и перед глазами сама собой нарисовалась картинка, как я лечу с него по воздуху, будто камень, пущенный из рогатки. Я решил, что будет лучше подняться против течения, потом спуститься к хижине Моуза и доплыть до зарослей на его лодке.

Тут я вспомнил, что лодку мы оставили у берега, и сердце тут же оборвалось, потом подумал, что она всякий раз возвращалась на прежнее место, и с надеждой побежал к хижине.

Лодка была на месте, но когда я положил в неё дробовик и попытался столкнуть в воду, она намертво завязла в песке и отказалась трогаться с места. Целых пять минут провозился я над ней и, не в силах сдвинуть, разрыдался.

Сделал глубокий вдох. Не было выбора, кроме как переходить по мосту. То, как глубоко завязла лодка, исключало любую возможность вытащить её самому, а в глубине души я знал, куда именно Человек-козёл утащил мою сестру.

Когда я метнулся за хижину, то заметил, что наверху, в чаще леса, из кустов торчит нос какого-то автомобиля; остальной корпус скрывался за деревьями. На миг подумалось, что это могут быть мама с папой, но при беглом осмотре стало ясно, что это не их машина. Это был грузовик. На самом деле это было не важно. Может, кто-то спустился ночью к реке покататься на лодке, проверить ночные донные ярусы на рыбу или поохотиться на енотов или опоссумов.

Повернул я обратно к мосту, оббежал хижину и увидел кое-что, что мигом приковало моё внимание. Это кое-что висело на гвозде на задней стене лачуги. Кисть руки и часть запястья. С кисти свисало что-то блестящее.

У меня подкосились колени. Том. О боже. Том!

Я медленно приблизился к ней, нагнулся, с облегчением увидел, что кисть слишком велика для моей сестры и уже почти разложилась, остался всего один кусочек свежего мяса. В тени она казалась целой, но на самом деле — ничего подобного. Гниющая ладонь была полусжата в кулак и держала цепочку; цепочка обвивала окостеневшие пальцы, а на открытом участке ладони, на клочке потемневшей плоти, можно было разглядеть, что держит она выщербленную французскую монету.