Грегг Олсен - Затаившийся

Я чувствую себя слегка заторможенной. Поездка с пьяным мужем далась мне нелегко, и я выпила одну или две таблетки снотворного, перед тем как отправить Коннора в постель и разложить диван. Но у меня есть дела. Мне тридцать девять, и время на исходе. Как и многие женщины моего поколения, я решила подождать. Я хотела устроить свою жизнь и карьеру, прежде чем стать матерью. Как же несправедливо, что мужчины с этим не сталкиваются. Биология несправедлива. Репродуктивная функция несправедлива. Один из моих коллег – мужчина под шестьдесят с молоденькой женой и двухлетним ребенком. Мне бы хотелось порадоваться за него. Он хороший человек. Но тяжело радоваться тому, что так легко дается другим и ускользает от тебя.

Выпуклость под боксерами моего мужа растет. Я гляжу на нее с одобрением. Более того, будто не могу поверить собственным глазам. Коннору это нравится. Всем мужчинам это нравится. Хотя никакого чуда здесь нет. Я вижу лишь солдата, вставшего по стойке смирно, готового водрузить флаг своей страны.

Печальная истина состоит в том, что секс превратился для нас в рутину. Не столько выражение любви, сколько расчет. Мы спим вместе потому, что я хочу ребенка. Это желание не терпит ни минуты промедления.

Проклятая биология.

Я лежу в постели обнаженная, и Коннор подходит ближе. У него стоит. Это одно из лучших его качеств. Член моего мужа встает быстро, как у подростка. Я раздвигаю ноги и наношу смазку. Мы не утруждаемся предварительными ласками: сейчас я все равно не смогу возбудиться. Коннор тоже себя смазывает. Радостно улыбается. Порой он и правда похож на подростка. Я поднимаю ноги – хочу, чтобы он вошел в меня так глубоко, как только возможно. Хочу, чтобы сперматозоиды достигли своей цели. Хочу почувствовать горячее семя на шейке матки. И вот Коннор двигается, и у меня вырывается стон. Это приятно. Мне нравится секс. Действительно. Мне хочется полностью отдаться ощущениям, но я не могу. В голове прокручивается одна и та же мысль: Вдруг в этот раз все получится? Вдруг я забеременею? Вдруг у нас будет ребенок?

Все заканчивается довольно быстро. Мы оба хотим разобраться с этим делом. Вычеркнуть его из списка.

К счастью, во время секса Коннор обычно молчит. Никаких «деток» и «о да, вот так, я кончаю».

Коннор отстраняется и кладет мне под бедра подушку, чтобы подкрепить нашу мечту.

Я молчу.

– Ты в порядке?

Поначалу я не отвечаю, а потом начинаю бормотать: «Не уверена. Кажется. Надеюсь. Просто думаю о другом».

Мы перестали гадать, какие усилия потребуются, чтобы наконец-то зачать ребенка. Как-то раз я ощутила странное покалывание в тазу и уверилась, что уж теперь я точно забеременела. Но нет, ничего. Мне невыносима идея о том, что все это было зря. Нас обоих осматривал врач. Меня не назовешь идеально здоровой, но я вполне могу забеременеть.

Ну а сперма Коннора могла бы переплыть Ла-Манш.

Он моложе. Он преступник. Он работает официантом. И он плодовит как кролик. Я полная противоположность своего мужа. Я люблю его, но и немного завидую. У него есть преимущество там, где его быть не должно.

– Схожу в душ, пока ты оплодотворяешься, – говорит он с улыбкой, берет одежду и уходит.

Я лежу в постели, слегка приподняв ноги, и смотрю в треснувший экран своего айфона. Проверяю сообщения, но никому не отвечаю. Я на отдыхе. Я хочу сосредоточиться на том, что для меня важно. У меня есть список дел, и я ему следую.

Я слышу, как Коннор включает телевизор. Устраивается на диване, пока я, как он выразился, оплодотворяюсь. Повернув голову, я рассматриваю пятна крови на подушке. Не похоже на следы от простого пореза.

На самом деле я знаю, что порез тут ни при чем.

Через некоторое время мне на ум приходят детективы и пропавшая женщина. Как о таком забудешь? Это происшествие обсуждают во всех новостях – и по телевизору, и в интернете.

– Нам нужно дать показания, – говорю я.

– Похищение среди бела дня, – Монтроуз везет нас обратно в Шелтон, и солнце превращает шоссе в мозаику из света и теней. Мой напарник умеет сделать из обыкновенной фразы яблочко на мишени.

– Такое случается, – говорю я.

За руль всегда садится Монтроуз. Я не возражаю – не потому, что он мужчина, а потому, что это помогает ему сдерживать дрожь в руках. Кажется, он страдает болезнью Паркинсона, но я не врач. Однажды он не с первого раза смог достать деньги из кошелька, и наши взгляды встретились. Ни он, ни я ничего не сказали, но я видела смесь отчаяния и унижения в его глазах. И безмолвную просьбу: Молчи. Не рассказывай никому.

– Случается, – соглашается Монтроуз. – С детьми.

Он огибает дохлого опоссума, лежащего на дороге.

– Не со взрослыми людьми.

Ее мать говорит, та была сильной. Дважды в неделю занималась йогой или чем-то таким.

– Может, похититель как-то ее вырубил? – говорю я. – Как тот тип из Портленда с бутылочкой хлороформа.

– Всегда наготове, – говорит Монтроуз. – Возможно. Но вспомни, где это произошло. Это тебе не парковка в торговом центре, где можно часами сидеть в засаде.

– Верно, – соглашаюсь я. – Пляж, где ее похитили, не назовешь глушью, но добраться туда не так-то просто.

– Если ее похитили.

– Он говорит, что похитили.

– Ну да, – мы проезжаем мимо резиденции Билла Гейтса у отеля «Альдербрук». Монтроуз всегда об этом напоминает. Но не сегодня. Он крепко сжимает руль. Костяшки его пальцев побелели. Он сосредоточился на двух вещах – дрожи в руках и рассказе Адама Уорнера.

– О чем ты думаешь? – спрашиваю я.

– Может, она ушла, – предполагает он ровным тоном. – Может, он лжет. Может, он сам что-то с ней сделал.

Я знала, что Монтроуз это скажет. Я видела, как он глядел на Адама, когда мы брали у него показания. Я не хочу его защищать. Я хочу руководствоваться исключительно доказательствами. Но я знаю Адама. Я знаю его уже очень давно. Я помню, как он проводил почти все свободное время с моим братом и как сильно я хотела влиться в их компанию. Но у меня не было ни единого шанса. Я была девочкой, и к тому же, младшей сестрой. Он нравился мне больше всех остальных друзей брата. У него была самая очаровательная улыбка, и когда он мне улыбался, я чувствовала себя особенной. Ну да, он мне нравился.

Но ему я об этом никогда бы не сказала.

– Зуб даю, что Адам Уорнер нам не лжет, – говорю я. – Мы выросли вместе. Из всех ребят, которых я знала в Шелтоне, он меньше всех похож на похитителя.

– Может, тебе не стоит работать над этим делом? – сухо говорит Монтроуз.

Я его игнорирую.

– Чушь. Это было давно.

Он бросает на меня быстрый взгляд.

– Как скажешь.

Из окна моего кабинета видно старое сливовое дерево с сияющей на солнце серебристой корой. Каждый год приезжает арборист, чтобы опрыскать его спреем от насекомых, осмотреть почву, срезать иссохшие ветви. Это дерево посадил один из основателей городка, но всем очевидно, что его время на исходе. Когда-то я думала так и про сам Шелтон. Самый крупный работодатель в городе, деревообрабатывающее предприятие, то расширялось, то съеживалось, заставляя всех гадать, какой исход его все-таки ждет. Пока что оно не закрылось. Но переживает явно не лучшие времена. Вся наша жизнь – праздники, спортивные команды, торговля – завязана на древесине. Да, вокруг хватает живописных тихоокеанских пейзажей, цветущих холмов, безмятежных заливов. Но этого недостаточно, чтобы привлечь туристов. Мы расположены слишком далеко от Сиэтла и Такомы, чтобы стать спальным городком. Мы выжили только благодаря собственному упрямству. Мы – дети лесорубов.