Грегг Олсен - Затаившийся

Монтроуз закатывает глаза, но не спорит:

– Куда едем?

– На юг, – говорю я, глядя на адрес. – Она живет в Худспорте.

Шейла Симмонс живет в маленьком желтом домике у городской библиотеки. Опрятный и небольшой – крошечным его не назовешь, но едва ли внутри наберется семьсот квадратных футов. Я стучу в дверь – в этот раз я обнаружила зацепку, и Монтроуз в очередной раз растерян и возмущен современными технологиями.

– Сначала музыка, – ворчит он. – Потом телевидение. Потом новости исчезают как явление. Что дальше? Куда ушли времена, когда все мы смотрели и читали одно и то же?

Я нажимаю на звонок, но к двери никто не подходит.

– Наверное, ушла стримить музыку, – говорит Монтроуз без капли иронии.

Я просовываю в щель визитку с подписью «Перезвоните», и мы направляемся обратно в Шелтон. По пути мы еще раз обсуждаем, что нам известно.

– С какой стати Койлу лгать нам, если он не виновен? – спрашивает Монтроуз.

– А с какой стати ему похищать незнакомку и выбрасывать тело так близко к дому?

– Преступники, – говорит он, – особенно закоренелые, мыслят не так, как нормальные люди, Ли. Они поехавшие. Человек, готовый изнасиловать и убить незнакомую женщину, воспринимает других людей как трофеи, призы, которые можно завоевать, чтобы почувствовать себя победителем.

– Кого они побеждают?

– Нас, – говорит Монтроуз, пока мы проезжаем мимо богатых особняков и более скромных жилищ. Их владельцы соревнуются в остроумии, пытаясь придумать как можно более звучное название. Некоторые таблички отсылают к именам владельцев: «Смертный Бойд», «Смит-Вессон». Другие напоминают, что дело происходит на побережье: «Капля в море», «Кисельные берега» и мой персональный фаворит: «Концы в воду». Серьезно.

– Или они, или мы, – продолжает Монтроуз. – И можешь передать своим приятелям в «Фейсбуке», «Твиттере» или чем ты там пользуешься: в этот раз мы выиграем.

Во второй половине дня, когда Монтроуз уезжает к врачу, мне звонит Шейла, лихорадочно извиняясь за то, что не сделала этого раньше. Она охотно соглашается со мной поговорить. Даже очень охотно. Обещает подъехать в участок в любое удобное для меня время. Мне достаточно лишь его назвать.

Я говорю, что она может приехать прямо сейчас, и через двадцать минут Шейла уже стоит в приемной. Ей ближе к тридцати. Она одета в джинсы и футболку с круглым вырезом и вышитой эмблемой ресторана «Хама-Хама».

– Я там работаю, – объясняет она, когда я провожаю ее в допросную и достаю блокнот, намереваясь записать детали, которыми Шейла не успела поделиться в «Фейсбуке». – Как раз была моя смена, когда пришел тот мужчина и начал расспрашивать всех насчет своей пропавшей жены, точнее – теперь уже мертвой жены.

– Значит, вы говорили с Адамом Уорнером и его тестем? – спрашиваю я.

Она качает головой. Ее кудрявые волосы подпрыгивают в такт.

– Нет, не говорила. Просто слышала. Того, кто постарше. Он сказал, что кого-то похитили – его дочь. И спрашивал, не видел ли ее кто-нибудь. Сказал, что это произошло у тех клевых коттеджей с цветочными названиями. Вы не поверите, но я знаю это место.

– Вот как?

– Да. Я останавливалась там пару раз со своим парнем. Он жил с родителями, а мы хотели побыть наедине. Ну ладно, да, я в то время тоже жила с родителями. В любом случае я каждый день проезжаю мимо.

– Но в тот раз что-то привлекло ваше внимание?

– Да. Я ехала на работу. Было где-то пол-одиннадцатого, я опаздывала. В пол-одиннадцатого как раз начинается моя смена. В общем, я увидела на обочине пикап.

– Где именно?

– Прямо перед поворотом к коттеджам.

– Что за пикап?

– Я в них не разбираюсь. Предпочитаю джипы. Кажется, это был «Форд». Или «Шевроле». Большой. Понятия не имею, что за модель, но могу назвать цвет.

– Назовите, пожалуйста, – говорю я, хотя она уже упоминала цвет в «Фейсбуке».

– Красный, – говорит Шейла, – красный.

– Хорошо. Ясно, – говорю я. – Вы видели водителя?

Ее кудри снова подпрыгивают туда-сюда.

– Нет. Мне показалось, там никого не было. Но не поручусь, я ехала довольно быстро. Мне пришло в голову, что это странное место для парковки. Слишком узкая обочина. А всего в десяти ярдах есть место попросторнее. Там даже поставили стол для пикника.

– Вы смогли бы опознать этот пикап?

– По фото или в жизни?

– И то, и другое, – говорю я.

Она смотрит на меня. Собирает воедино кусочки мозаики. Я это вижу.

– Получается, вы знаете, чей это пикап?

– Я не могу комментировать ход расследования, – говорю я.

Она резко встает из-за стола.

– Так нечестно, – говорит она, и ее беспокойство моментально сменяется раздражением. – Я вам много всего рассказала, и мои фолловеры хотят знать, что происходит.

Эти слова меня неприятно удивляют. Я гадаю, не солгала ли она про пикап? Не придумала ли всю эту историю, чтобы урвать лайков на популярной теме? Не хочется это признавать, но Монтроуз отчасти прав насчет соцсетей. Я думаю о том, как они могут помочь в расследовании, а Монтроуз – о том, как любой неудачник на планете может при желании влезть в расследование.

Ради лайков .

Я благодарю Шейлу за потраченное время и обещаю с ней связаться. Возможно, она действительно видела красный пикап. Возможно, он принадлежал Джиму Койлу. Но этого недостаточно, пусть он и соврал насчет поездки в Лонгвью. Ни один судья на основании этого не даст нам ордер на человека, который уже становился жертвой ложного – пусть только и отчасти – доноса.

– Та репортерша из Сиэтла хочет взять у меня интервью, раз уж я замешана в расследовании, – говорит Шейла. – Можно с ней поговорить?

– Мы не вправе запрещать кому-либо появляться на телевидении. Решение – за вами.

– Что мне ей сказать? Насчет подозреваемого.

Мое терпение на исходе:

– Говорите что хотите. Я вам ничего не сообщала, так что не надо меня впутывать.

Шейла притворяется, будто мои слова ее ранили. Я знаю, что это не так.

– Я просто пытаюсь помочь, – говорит она по пути обратно в приемную.

– Я ценю вашу помощь, – лгу я. – Спасибо, что заехали, Шейла.

Я идиотка. Монтроуз не преминет мне об этом сказать. И я это заслужила. Ни слова не скажу в ответ. Здесь поможет только правда.

Но я не знаю, в чем она.

Наш дом в Маунт-Бейкер в Сиэтле идеально символизирует – символизировал – наши отношения. Дорогостоящая реставрация, которую мы едва могли себе позволить, приостановилась на несколько недель. Прораб, занимающийся полами, вмонтировал нечто несуразное вопреки нашим совершенно ясно выраженным желаниям, точнее – желаниям Софи. Я от души наорал на этого парня, который едва говорил по-английски или, быть может, притворялся: когда мы его нанимали, таких проблем с языком не наблюдалось. Кажется, я до полусмерти его напугал. Очень на это надеюсь. Я хотел, чтобы он качественно выполнял свою работу.