Элис Фини - Его и ее

Сейчас она ничего не смотрит.

Глаза у нее закрыты, а рот слегка приоткрыт.

Я делаю еще один шаг вперед, и начинают оживать воспоминания, давно запертые в дальний ящик. Качаю головой, словно пытаюсь заглушить их до того, как они заявят о себе слишком громко. Воняет не только грязь на кухне, но и она сама. От нее пахнет телом, мочой и чем-то еще, что я не могу разобрать. Или предпочитаю этого не делать.

— Мама? — шепчу я.

Она не отвечает.

Воспоминания подобны оборотням. Некоторые гнутся, некоторые скручиваются, а некоторые съеживаются и со временем умирают. Но самые худшие никогда нас не покидают.

— Мама? — зову я немного громче, но она по-прежнему не отвечает и не открывает глаза.

Много лет я мысленно представляла себе кончину моей матери. Не потому, что желала ей смерти, просто время от времени эта картина прокручивалась у меня в голове. Не знаю, делают ли это другие дочери — о таких вещах не говорят, — но сейчас, когда это может произойти на самом деле, я понимаю, что не готова.

Я протягиваю руку, но не сразу дотрагиваюсь до нее. Когда наконец касаюсь ее ладони, она холодная как лед. Я наклоняюсь так низко, что мое лицо совсем рядом с ее, и пытаюсь понять, дышит ли она. Несмотря на таблетки, у меня настолько болит голова, что на мгновение я закрываю глаза и словно попадаю в прошлое.

Слышу крик и только через несколько секунд понимаю, что он мой.

Вторник 10.10

Мои собственные воспоминания об этом месте врываются в мое настоящее.

Наблюдаю за тем, как Анна стоит у дома, в котором выросла, и словно нет всех прошедших лет — я вижу маленькую девочку. Я мог бы прямо сейчас выйти из машины и остановить ее, но я этого не делаю. Иногда надо дать событиям произойти, какими бы неприятными они ни были. Мне уже известно, что она обнаружит внутри, и меня это ужасает. Я также знаю, что у нее есть свой ключ, но наблюдаю, как она наклоняется и берет запасной под цветочным горшком, а потом исчезает за облупившейся входной дверью.

Коттедж некогда был красивым, но, как и живущая в нем женщина, не очень хорошо состарился. Мать Анны из тех женщин, которые знают, как превратить постройку в настоящий дом, и до недавнего времени этот коттедж был самым уютным в переулке. Идеальной картинкой. По крайней мере, снаружи. Люди нередко останавливались и делали фото, потому что он выглядел как кукольный домик с хорошеньким маленьким садиком, наружными ящиками для растений и белым частоколом. Теперь больше никто не останавливается, чтобы его сфотографировать.

Раньше она так хорошо убирала, приводила все в порядок и создавала в доме уют, что стала зарабатывать этим на жизнь. Свыше двадцати лет мать Анны убирала у половины деревни — в том числе и в том доме, где я теперь живу, — и не просто убирала. Она покупала маленькие ароматические свечки и цветы и оставляла их в домах у людей. Время от времени она даже нянчила мою сестру. Иногда, судя только по тому, как была застелена постель или взбиты подушки, вы точно знали — у вас была миссис Эндрюс. У нее никогда не было недостатка в работе или в рекомендациях.

Я жду в машине. Ничего не происходит, и я продолжаю ждать, но потом знакомое сочетание скуки и нетерпения отвлекает меня, и я выхожу из машины размять ноги. Иду по улице, не спуская глаз с дома, и останавливаюсь, чтобы осмотреть «Мини» Анны. В ней нет ничего особенного — за исключением вызывающего красного цвета — ни вмятин, ни отметин, ни царапин. Даже не знаю, почему я это делаю. Думаю, это связано с моей работой — и с жизнью тоже, — вы не всегда знаете, что ищете, пока вы это не нашли.

И тут я нахожу.

На полу со стороны пассажирского сиденья вижу квитанцию за парковку со знакомым логотипом Национального фонда. Сначала я не придаю значения выброшенному и слегка помятому маленькому клочку белой бумаги, на котором что-то напечатано. Я знаю, что сегодня утром она припарковалась у въезда в лес — я был там и видел ее. Но странно, что при таких обстоятельствах кто-то из прессы обратил внимание на паркомат. Уверен, что Национальный фонд гораздо больше озабочен телом, найденным на его территории, чем людьми, которые забыли оплатить парковку и поместить квитанцию на лобовое стекло.

Продолжаю смотреть на квитанцию, сам не зная почему, словно глаза терпеливо ждут, пока мозг осознает то, что они увидели. Затем сверяю свои часы, прежде чем в последний раз снова взглянуть на квитанцию. На ней стоит не сегодняшняя дата. Прижимаю лицо к оконному стеклу и всматриваюсь вовнутрь, пока точно не убеждаюсь в том, что вижу. Согласно этому маленькому черно-белому клочку бумаги, Анна была на стоянке, где нашли тело, вчера.

Я обвожу глазами улицу, словно хочу поделиться этой информацией с другим человеком, который бы подтвердил, что это так.

Затем слышу женский крик.

Вторник 10.15

Я перестаю кричать, когда моя мать открывает глаза.

Судя по ее виду, она в таком же ужасе, который я испытала вначале, но затем морщины вокруг рта вытягиваются в улыбку, лицо оживляется оттого, что она меня узнала, и она начинает смеяться.

— Анна? Ты меня напугала!

Она говорит своим обычным голосом, словно передо мной по-прежнему моя мама средних лет, а не старая женщина. Меня сбивает это с толку — я не могу сопоставить то, что вижу, с тем, что слышу. Моей матери всего лишь семьдесят, но жизнь старит некоторых людей быстрее, чем других, а она уже долгое время движется с ускорением под воздействием выпивки и длинных периодов депрессии, которую я никогда не признавала и не понимала. Есть вещи, которые дети предпочитают не замечать в своих родителях. Иногда лучше всего пройти мимо зеркала, не останавливаясь и не глядя на свое отражение.

Она продолжает смеяться, в отличие от меня. Я снова чувствую себя ребенком и, похоже, не могу найти слова, которые подошли бы по сценарию. Я в шоке от того состояния, в котором находятся и она и дом, и испытываю страшное желание повернуться, уйти отсюда и никогда не возвращаться. И это не в первый раз.

— Ты решила, что я умерла?

Она улыбается, садится в кресле, а потом встает с него. Такое впечатление, что это требует значительных усилий.

Я позволяю ей обнять меня. Я немного отвыкла от проявления чувств — не могу вспомнить, когда последний раз меня кто-то обнимал, — но стараюсь не плакать и в конце концов вспоминаю, что надо ответить. Мы долго стоим обнявшись. Несмотря на общий хаос, в доме повсюду висят мои детские фотографии. Я чувствую, что они смотрят на нас со стен и пыльных полок, и знаю, что все эти более ранние версии не одобрили бы меня нынешнюю. На всех фотографиях, которые она поместила в рамки, мне не больше пятнадцати лет. Как будто в представлении моей матери с тех пор я перестала расти.