Максин Чан - Восьмая личность

— Мне было нелегко, — сказал я. Во мне нарастало раздражение. — А при чем тут мой отец? Ты к чему ведешь?

— К тому, что ты изо всех сил стараешься не быть им. Не натворить того, что натворил он.

— И? — В моем голосе прозвучало напряжение.

— И ты не он. Ты — это ты.

— Я небезупречен, как и он, — сказал я. — И я устал. Я стар.

— И циничен, — процедила она.

Я взял ее за руку, но она поспешно выдернула руку.

— Между прочим, если ты не готов иметь еще одного ребенка, — предупредила она, — это может стать камнем преткновения.

— Я понимаю, — сказал я.

Естественно, она хочет ребенка. А почему бы ей не хотеть?

Как я понимаю, в какой-то период жизни такое желание появляется у большинства женщин. Расширившиеся возможности их тел открывают двери для, вероятно, самых чудесных и неизведанных событий в их жизни, для целого фейерверка эмоций при виде своего первого ребенка. Эмоций, для выражения которых нет подходящих или достаточно сильных слов.

Я мысленно улыбаюсь, вспоминая, как в молодости было легко представлять детей. Как Клара прижимала меня к дереву, задирала юбку и требовала, чтобы я ласкал ее. В те годы мы были полны оптимизма (и сексуального рвения), а также многообещающей готовности, которой управляет левая часть мозга и которая заставляет верить в то, что любовь позволяет все. Но прожитые пятьдесят пять лет затормозили меня.

Я закрываю глаза, пытаясь мысленно увидеть Монику, новорожденного малыша и себя самого — все трио. Малыш плачет, Моника ходит взад-вперед по проходу; час спустя, вымотанная и раздраженная, она взглядом говорит мне: пора поменяться местами. Я надеваю слинг — защелкнули, затянули — и начинаю ходить взад-вперед. В глубине души я сожалею, что нельзя закинуть ребенка на багажную полку, которая заглушила бы ее или его вопли, и спокойно почитать «Нью-Йоркер» или послушать подкасты, скачанные прошлым вечером.

Идея, что мы с Моникой станем родителями, не кажется мне правильной. А мысль о браке вызывает ощущение, будто мне на лицо положили подушку и будто моя грудь разрывается от нехватки воздуха. Одних людей паника приводит к религии, других к добровольческой работе, третьих к отчаянию. Я предпочитаю избегать событий, меня не прельщает перспектива новых утрат и конфликтов, потому что я и так много настрадался с Кларой и отцом. С Кларой — когда она лежала в больнице, а потом покинула меня. С отцом — когда он делал еще один глоток виски.

Я небрежно пролистываю «Новый психотерапевт», заполненный книжными обзорами и рекламой для профессионального развития, и останавливаюсь на статье о трансгенерационной травме. Словно по заказу. Мужчина под шестьдесят с бледной кожей и рубленым подбородком держит на руках малыша. Заголовок гласит: «Наследие утраты: почему взаимодействие с нашим прошлым формирует будущее». Малыш розовый и пухлый. Зефирный подбородок и единственный зуб. У него в руке желтый силиконовый прорезыватель. Отец смотрит прямо на меня, и я, оказавшись в небе, ближе к богам, задаюсь вопросом, а не решила ли вселенная послать мне сообщение — пожилой отец, наследие утраты, — чтобы я лишний раз не услышал от Моники: «Это может стать камнем преткновения».

Захваченный этой идеей, я достаю из кармана куртки черный маркер и рисую усы над губками малыша, потом добавляю бороду. Личико сразу же приобретает злобные, завистливые черты. На нежном персиковом лобике я рисую перевернутый крест — знак сатаны. Я испытываю настоятельную потребность изуродовать это лицо и одновременно вспоминаю Клару. Как она страдала, когда у нее на третьем триместре беременности случился выкидыш и она потеряла нашего нерожденного мальчика. Которого мы решили назвать Джоэлем. У нее были осложнения. Высокая температура. Я нашел ее на полу ванной, она тряслась в холодном поту и выла. А я смотрел на ее пустое тело и чувствовал себя одиноким и испуганным.

После его смерти она уже не стала прежней. Утрата въелась в нее и вызывала всевозможные виды соматических болей. В том, что Клара заболела раком, я винил его, малыша Джоэля, потому что он отказался бороться за жизнь. Мне же надо было на кого-то возложить ответственность. Обвинить кого-то. Сердиться на кого-то. Я сделал козлом отпущения его, малыша Джоэля, потому что я нерелигиозен и мне легче было направлять свою ярость на мертвого.

Дети; я больше их не хочу.

Моника возвращается на свое место, и я прячу рисунок. Пухленький малыш исчезает. Она накидывает на плечи свитер. Рядом с ней мучающийся от жары грузный тип достает из сумки, убранной под сиденье впереди, огромную упаковку «Дорито» со вкусом чили. Он разрывает пакет и изящным жестом отправляет треугольный чипс в рот, а потом медленно жует. Он облизывает палец, испачканный в кораллового цвета пыли со всякими Е-добавками, и протягивает пакет Монике.

— Нет, спасибо. — Она улыбается. — Я сыта. — Она похлопывает себя по животу.

Она смотрит на меня печально, с тоской. Ее желание велико. Ее мучительная жажда иметь ребенка отдается у меня в душе.

Она вполоборота поворачивается ко мне и пытается поцеловать меня в губы.

Я улыбаюсь с плотно сжатыми губами.

— Подвинься чуть-чуть, — говорю я, отворачиваясь и доставая маску для глаз. — Мне тесновато.

Моника пристально смотрит на меня.

— Да пожалуйста, — язвительно говорит она.

Она потрясенно отворачивается, ее лицо угрюмо и лишено нежности.

— Значит, ты справишься? — спрашивает Джек. Его сумки стоят у двери в студию.

— Еще бы! — говорю я, радуясь тому, что он снова доверяет мне и поручил самостоятельно заниматься делами целую неделю.

— Серьезных съемок нет, только домашние дела, — говорит он. — Я оставил папку в твоем компьютере: счета, которые нужно оплатить, телефоны, по которым нужно позвонить. Не подведи меня, Алекса.

— Все будет отлично. Езжай!

Джек крепко обнимает меня, целует в щеку и улыбается.

«Эй, полегче», — думаю я, но втайне мне приятно его внимание, наша близость.

— Позвони мне, если что-нибудь понадобится, — говорит он, забирая свой телефон с письменного стола.

Я бросаю на него взгляд, говорящий: «Прямо уж!»

— Езжай! — приказываю я.

Как только он выходит за дверь, я кликаю на папку и читаю перечень «Дел на отъезд Джека». Отлично. Все без проблем.

Довольная собой, я, сидя в своем кресле, чувствую себя смелой и отважной. Я горда тем, что после той угрозы — «Еще одна такая выходка, и ты вылетишь, Алекса» — мне доверили командовать парадом. На Свет выходит Раннер и идет к аудиосистеме. Она включает Капитана Бифхарта, Онир же пытается вторгнуться с лучшими хитами Мэрайи Кэри.

«Даже не думай», — бурчит Раннер, увеличивая громкость.