Джон Харт - Путь искупления

Бекетт провел ее пролетом ниже, а потом по коридору к боковому выходу. Ударил в металлическую дверь плечом. Та с размаху треснулась о стену, и они оказались на улице.

– Где ты припарковалась?

Элизабет показала, и он поволок ее в ту сторону.

– Дайер в курсе?

– Что ты соврала насчет мотеля? Да.

– Могу предположить, что скоро это станет известно всем.

– Думаешь?

Подняв взгляд, Элизабет увидела в окнах наблюдающие за ними лица. Некоторые что-то говорили в мобильники. Кто-то, щелкнув пальцами, показал прямо на них.

– Насколько все плохо?

– Дайер вот-вот выпишет ордер на твой арест. Препятствование отправлению правосудия. Соучастие. Ты выставила его полным дураком.

Элизабет понимала это, естественно. Она соврала насчет Эдриена, и теперь эта ложь рикошетом отлетела к ней.

– Скажи мне, где он.

– Не знаю, – ответила Элизабет.

– Врешь!

– А что, если и вру?

– Скажи мне, где Эдриен, и может, я спущу все на тормозах. Поговорю с копами из полиции штата. Попробую убедить Дайера отозвать ордер. Хотя тебе придется дать мне кое-что. Настоящий адрес. Телефонный номер.

– Фрэнсис побесится и успокоится.

– Вот уж хрен.

– Да, я выставила его дураком. – Они подошли к машине. Элизабет вырвала руку. – Я дала ему левый адрес. И что?

– Погибли люди.

– Что?!

– Копы из штата приехали в мотель, который ты назвала. Нашли двух застреленных в душевой. В номере еще вовсю воняло пороховым дымом. Совсем чуть-чуть не успели.

– Я ничего не понимаю…

Бекетт отобрал у нее ключи, открыл машину, затолкал ее за руль.

– Говори, где его искать.

– Не могу.

– Не можешь или не скажешь?

Элизабет смотрела строго перед собой, просто кожей чувствовала напряженность его взгляда.

– Мне он нужен, Лиз. Ты просто не понимаешь, насколько сильно нужен! Ну пожалуйста! Мне нужно, чтобы ты мне доверяла.

Бекетту явно было больно. От ревности? От злости?

– Доверяла? Да какое тут может быть доверие! – Она завела машину, заставив его отпрянуть. – А про ту фотографию ты мне сказал?

– Джеймс Рэндольф! – Бекетт стиснул зубы. – Это он тебе показал?

– Ну да, показал. А должен был ты.

– Лиз…

– Напарники, Чарли. Друзья. Тебе не пришло в голову, что я имею право знать?

– Это Фрэнсис не хотел, чтобы ты знала про эту фотографию! Довольна? Он сказал, что ты уязвима и слаба и что ничего хорошего из того не выйдет. Привел достаточно веские аргументы, и я согласен с ними до последней запятой. Ты не способна мыслить связно. Ты представляешь опасность для самой себя и для всех, кто тебя окружает.

– Ты все равно должен был сказать.

– Я не мог.

– Ну что ж, хорошо, – Элизабет включила передачу, – думаю, вот в этом-то между нами и отличие.

Приехав домой к родителям, Элизабет застала их за выпалыванием сорняков на клумбе возле крыльца.

– Детка! – мать заметила ее первой и поднялась. – Вот сюрприз так сюрприз!

– Ма!

Отец натянуто поднялся.

– Папа.

Он стянул рабочие перчатки и стряхнул прилипшую к коленям грязь.

– Оставляю вас обеих пообщаться.

– Вообще-то это тебя тоже касается. Это насчет Харрисона Спиви.

Брови священника сошлись вместе, но в лице его было больше тревоги, чем гнева. Разговоры про Харрисона были крайне редким явлением. Обычно эту тему старались всячески обходить, предпочитая держать свои суждения при себе, лелеять собственные раны и притворяться.

– Я не хочу обсуждать своих прихожан у них за спиной, если это только им не на пользу. Ты это знаешь.

Ну сколько раз Элизабет все это доводилось слышать – духовное единение и взаимная мера, утлый плот дней на ладони руки Господней?

– Насчет чего, детка? – Беспокойство матери было трудно не заметить.

Но у Элизабет не было времени для подробных объяснений.

– Насчет детства. Я помню, были какие-то разговоры про Харрисона Спиви и Эллисон Уилсон… Вроде как у них что-то было.

– Эллисон Уилсон? Да какое отношение?..

– Они встречались? – прямо спросила Элизабет. – Была какая-то ссора?

– Они никогда в этом смысле не встречались, дорогая. И это едва ли была ссора. Он пригласил ее на встречу выпускников, насколько я помню…

– А она над ним посмеялась, – припомнила Элизабет. – Сказала, что он просто помешался на церкви, что он ханжа и маменькин сынок. Ребята в школе всегда над ним потешались.

– Он был довольно одержим ею, бедный мальчик…

– А как насчет меня?

– Прости?

– «Одержимость» – довольно специфическое и сильное слово. – Элизабет еще раз представила себе фото, обнаруженное под церковью: истрепанный образ самой себя в роли семнадцатилетней девчонки, белокожей, тоскующей и худенькой, как беспризорница. – После того, как все это было сказано и сделано – после того, как папа нашел меня на крыльце, после больницы, молитв и взаимных обвинений, – стала бы ты использовать это самое слово, чтобы описать его чувства ко мне? Он изнасиловал меня, в конце-то концов! Повалил на землю. Натолкал мне в рот сосновых иголок…

– Элизабет! Милая…

– Не прикасайся ко мне! – Элизабет отшатнулась, и рука матери быстро отдернулась. – Просто ответь на вопрос.

– Ты вся дрожишь.

Но Элизабет было уже не сбить. Темные колеса продолжали крутиться: она просто чувствовала их.

– Он работал в церкви. На церковном участке. В зданиях. Ты открыла ему свой дом. Ты молилась за него. Ты знала его. Он тогда про меня говорил? Говорит про меня сейчас?

– Расскажи мне, к чему весь этот разговор.

– Не могу.

– Тогда не думаю, что мы сможем тебе помочь. Мы трудились изо всех сил, это ты понимаешь? Чтобы простить грехи юности, чтобы построить будущее… Харрисон уже не тот мальчишка, которого ты помнишь. Он сделал так много добра…

– И слышать ничего такого не хочу! – Элизабет просто не смогла удержаться от вспышки. Даже теперь ее чувства к родителям оставались сложными – обида и любовь, гнев и сожаление. Как эти вещи могут так долго уживаться друг с другом?

Отец заговорил, будто все понял:

– Мой выбор заключался вовсе не в том, что ты думаешь, Элизабет. Не Харрисона я избрал поставить над тобою, но любовь над ненавистью, надежду над отчаянием – это те уроки, которые я давал тебе с самого твоего рождения: не отторгать трудного пути, смиренно принимать необходимость трудного выбора и трудную любовь, каяться и жить надеждой на искупление. Именно такого я хотел и для тебя, и для него. Неужели ты не способна этого понять? Неужели ты не видишь?

– Способна, естественно, но не тебе было делать подобный выбор! Прощать или нет – это было мое дело! Твое заключалось несколько в другом, и ты этого не сделал. Ты не защитил меня. Ты не слушал.

– Зато не отринул своих родных, свою церковь…