Монс Каллентофт - Смотри, я падаю [litres]

Они проспали все последние остатки этой ночи.

Ребекка пробудилась от солнечного луча, который пробирается в щелочку между рольшторой и оконной рамой и попадает ей на веки.

Она потягивается, и чувствует его, тело мужчины, жесткое тело, и знает, что это не Андерс, он совсем не такой. И вспоминает, где она, кто она и что она сделала. Жара душит ее, здесь сто градусов, она тянется к вентилятору, включает его. Тим спит, спокойно дышит, она трогает его лоб, температуры больше нет.

Она смотрит на линии его лица, от маленькой царапины над бровью, к вискам, вниз к губам, которые всегда кажутся такими тонкими, когда он спит. Проводит пальцами по переносице, чувствует маленькую шишку, незаметную для глаз, но ее можно почувствовать кончиками пальцев. Эту шишку он заработал во время их медового месяца, когда он собрался ночью в туалет, но не хотел включать свет, чтобы не будить ее, и врезался носом в дверь гардероба в номере отеля. Он выругался от боли, но потом затих, лег рядом с ней, не будят того, кого любят, сказал он. А сейчас ей хотелось разбудить его, сказать, что она здесь, но «не будят того, кого любят», и она просто шевелит губами, формируя слова, какие угодно слова. А за окном озеро Комо, окно их номера открыто в эту ночь, и полная луна рисует лунную дорожку, которая отражается в озере, превращает мелкие волны в белое золото, и тогда он ее разбудил, подвел к окну, хотел, чтобы она увидела, потому что земля не может быть красивее, чем сейчас, когда небо ночью светлое, а они вдвоем, нагие, и еще ничего не знают о том, что их ждет впереди.

Он спит, каждая крохотная мышца его лица отдыхает. Как же он, должно быть, устал. Этот город, как пестик в ступе, перемалывает его в зернышки, в порошок, в прах. Он отдыхает здесь, в автодомике, вместе с ней, и в этот миг ее нежность не знает границ. Нежность – это она, они, то, чем они не смогли или не сумели стать. Она желает для него чего-то такого, что можно описать, как чистое благо. Чтобы в сердце к нему пришел покой, хотя это и невозможно. Она хочет взять на себя все его мучения. Она хочет, чтобы он оставался свободным. Эта мечта неосуществима, но это и есть любовь. Мечтать о неосуществимом и таким способом дать любимому жить собственной жизнью.

Спи, Тим, спи.

Его заросшая щека колет ей пальцы.

Ему будет очень больно, когда он проснется.

Она хочет спросить его о том, что произошло. Почему полиция в него стреляла. Что он знает о куртке? Но она видит кровь, на кровати, на себе. И понимает, что она ничего не хочет знать, что она хочет просто отсюда уехать, потому что, если она останется, то погибнет. Для нее тут слишком опасно, она не должна погибнуть, встать на тот путь, по которому идет он. Они не должны погибнуть оба.

Чем меньше я знаю, тем лучше.

Как в каком-то дурацком фильме про гангстеров. Но тут все на самом деле, в реальности.

Она встает. Смотрит в окно. Думает позвонить в Каролинскую больницу и уйти на больничный, но не звонит. Чувствует только, как солнце вдавливает ее в пол домика, как горят щеки, и машина тоже красного цвета, вчера она об этом не думала.

Он справится, выкарабкается.

Антибиотики вытесняют инфекцию.

Капельницы в обеих руках делают в организме то, что им и положено.

Он должен отдохнуть.

Она отодвигается от него. Ходит туда-сюда в проходе автодома, хочет выйти, но не хочет его оставлять. Садится недалеко от него. Ничья грудная клетка не двигается так, как его: наполняется вдохом до самого дна и пустеет с выдохом до самого краешка. Что ты тут нашел, Тим? И она хочет остаться. Но не хочет оставаться. Мое место не здесь.

Она находит чистую простыню в шкафчике у двери в автодом. Осторожно перестилает под ним, поворачивает его и вытаскивает кровавую простыню, подкладывает чистую, расправляет. Вытаскивает капельницу из одной руки, убирает венозный катетер, дезинфицирует ранку на сгибе локтя и заклеивает пластырем поверх крошечных капелек крови. Снимает повязку с огнестрельной раны. Кожа посинела, швы черные, но никаких признаков инфекции. Кровь больше не сочится, дренаж не нужен, так что она вытаскивает шланг, кладет его на окровавленную простыню у кровати, пока очищает кожу спиртом и кладет свежий стерильный компресс.

Пуля лежит на полу. Почерневшая от пороха, темно-коричневая от свернувшейся крови.

Она снимает операционный халат, теперь на ней только розовая маечка.

Несколько сантиметров выше или глубже, и он бы скончался. Не было бы больше Тима.

Но он живуч. Крепче всех, кого она встречала. Он справляется с тем, что не по плечу больше никому. Она поняла это в первый же раз, когда увидела его, на расстоянии, в баре, и сейчас он такой же.

Она ложится рядом. Близко. Он теплый и крепкий, как спящий хищник, как те усыпленные тигры, которых им дали погладить в национальном парке города Чиангмай в Таиланде.

Она целует его в лоб, он моргает, как будто просыпаясь, она целует его еще и еще, на этот раз в губы. Иногда нужно будить того, кого любишь. Он отвечает на ее поцелуи. Она не знает, отвечает ли он ей здесь, в этой комнате, или во сне, но она чувствует, что он с ней. Она шепчет ему в ухо, Тим, я здесь, я с тобой. И это голос Ребекки, ее дыхание у меня на шее, он просыпается, она здесь, она приехала, чешется бок, что-то тянет и давит внутри. Я жив, и Ребекка здесь, и нет ничего слаще ее губ, мягкие, теплые, тяжелые губы, я чувствую их на своих губах, он пытается сесть, но она не дает.

Тихо, тихо, я здесь, ее руки на его груди, пальцы пробегают по его волосам, шее, рисуют кружочки вокруг его сосков, она целует его все ниже. Я голый. Он ощущает ее всю, смотрит в ее карие глаза, ты на самом деле здесь, Ребекка, ты здесь.

Ты всегда должна быть здесь.

Он поднимает руки.

Гладит ее спину, залезает под ее маечку, чувствует ее теплую влажную кожу, как будто это его собственная. А она жадно заглатывает его, как будто ей этого не хватало, и ему этого не хватало, он пытается увидеть ее, но его зрение ограничено полуметром. Она садится на него верхом, он расслабляется, опускает ладони на простыню, смотрит на Ребекку, на ее белый контур в тепле, на ее нагое тело в окне, где блестела вода, когда он ее разбудил. Они должны не шуметь, чтобы не разбудить Эмму, воздух вентилятора пружинит об их кожу, она двигается, охватывает его, медленно, тепло и осторожно, стенками, налитыми кровью, вверх, к началу ее сути, до самого конца, я сейчас умру, слишком опасно, но Ребекка лучше знает, она никогда бы не делала того, что опасно.

Она движется вперед, осторожно, как дышит, находит те точки, которые нужны, использует его, знает, как это делать, и говорит Тим, Тим, Тим. И он шепчет, ты здесь, ты здесь, ты здесь.

Над автодомом пролетает самолет, летит слишком низко и заглушает их мысли, их шепот. Она снова наклоняется назад, вздрагивает, движется, и он стал ею. В этот миг, длиной в секунды, они превращаются в одно целое. Больше ничего не нужно, они вместе, и все это любовь. Простое и чистое чувство любви и принадлежности друг другу, не надо быть людьми, можно на мгновение превратиться в одно животное, такое чудесное отрицание своей природы. Он пытается дышать, и она пытается дышать. Но они быстро сдаются, еще не пора наполнять легкие воздухом. Она настойчивее в том, чего она хочет, их влага общая, темнота тоже. И вдруг все становится белым, все создается, исчезает, она замирает, шепчет, «Мне так этого нехватало, Тим», и они засыпают. Без боли, но уставшие, будто из них выжали все соки, но живые.